Жози вышла из салона первая, а я под предлогом зайти в уборную задержалась и подошла к сотруднице. На языке жестов – мой французский был по-прежнему на нуле – я попросила её записать меня на стрижку на другой день. Из её ответа я поняла только «Oui» и увидела, как она сделала пометку в своём блокноте. Раз уж я начала в Париже жизнь с чистого листа, свежая стрижка была просто необходима.
Оказалось, парикмахерская находилась недалеко от Лувра, и Жози устроила мне экскурсию. Здание находилось на реставрации, вдоль фасада местами стояли леса и слышался звук ремонтных работ. Но и так оно было прекрасно и величественно, а колоннады сами были похожи на раму одной из картин из экспозиции. Меня удивило отсутствие стеклянной пирамиды, которая стояла рядом с основным зданием и была неотъемлемой частью туристических открыток. Хотя, конечно, я понимала, что Париж в 1950-е годы должен был отличаться от современного, да я и не была в нём никогда, некоторые особенности всё равно удивляли. Местами было заметно, что город всё ещё находился в процессе восстановления после разрушительных последствий войны.
Мы переходили из зала в зал, и красота и великолепие искусства поражали. Приятно радовало то, что я узнавала многие картины. Одно дело увидеть реплику Моне на развороте учебника, и совсем другое – оригинал. Немного разочаровала меня только Мона Лиза, хотя живую она была бесспорно красива, но мала и, как по мне, уступала другим картинам. А вот полотна Рафаэля и Веронезе, не привлекая такого внимания публики, зацепили меня своим масштабом и игрой света.
– Знаешь, эта моя самая любимая, – мы перешли в зал, где выставлялась классическая живопись, и Жози указала на картину Клода Лоррена «Морская гавань при заходе солнца», – Корабль, море, закат – они выражают некое умиротворение. Я часто прихожу в Лувр, чтобы посмотреть на неё. Хотя в неё и не заложен какой-то гениальный смысл, она красивая и завораживает. Представляешь, в какие приключения можно было бы отправиться на этом корабле.
Изображение и правда было красивым, но в Лувре меня больше цепляли не картины, а статуи, особенно дама под вуалью. Мрамор был так искусно выточен, что и правда казалось, будто тончайшая ткань вуали ложится волной на юное лицо. Черты от этого не только не смазывались, они наоборот были подчёркнуты ещё точнее – высшее подтверждение мастерства скульптора.
Вдохновлённая и усталая я вернулась домой, когда на небе уже ярко горели звёзды. Без Тео квартира показалась мне очень пустой. В ней будто стало холоднее. А ведь в самом деле, с нашей первой встречи мы с Тео виделись каждый день, и он всегда был рядом, я слишком к этому привыкла.
Я переоделась в домашнее платье, включила тёплый свет настольной лампы и вспомнила, что ни разу так и не открыла дневник Нади, хотя это была одна из немногих вещей, которые я взяла с собой из России. Ящик открылся с лёгким скрежетом, и на дне под моими новыми учебниками пряталась нетронутая коробка с вещами, которые удалось спасти от пожара. Я поставила её на колени и сняла крышку. На самом верху лежал дневник. Коричневая кожа местами потёрлась, но язычок с замком всё также надёжно прятал страницы от посторонних глаз.
От лампы было мало света, и я одолжила ещё один светильник из комнаты Тео, легла на кровать и открыла дневник на первой странице. Может, это было и неправильно читать такие личные чужие мысли, но и мне такую жизнь выбирать не пришлось. Я была уверена, что так лучше смогла бы понять её жизнь, каким человеком была Надя.
«Мой дневник
Никогда не понимала, зачем люди ведут личные дневники, если боятся рассказать о своих чувствах открыто. Они боятся, что кто-то узнает их тайны и сами же при этом заносят их на бумагу, оставляя самое сокровенное уликой, которую любой сможет найти. Если есть какой-то реальный секрет, почему бы просто не хранить его в своей голове, в которую ни одному человеку действительно не пробраться? Но теперь я это понимаю немного лучше. Я замечала за собой и своими знакомыми не раз, как громко мы можем обсуждать какую-нибудь личную вещь при посторонних или тему, которую по идее они не должны слышать. Но они слышат, а мы ничего не скрываем, хотя, вступи один из них с нами в разговор или обрати внимательный взгляд, мы бы недовольно хмыкнули и поразились бестактности.