Хотя у меня не было о ней никаких воспоминаний, я чувствовала, что начинаю к ней привыкать и привязываться, хотя назвать это любовью пока не могла. Мама своим присутствием делала эту убогую больничную комнату уютной и живой — настоящим домом, хотя у меня не было ни одного воспоминания об этом месте. Сейчас эта палата и была моим домом, потому что кроме неё я ничего не видела: здесь я спала и ела, общалась с родственниками и друзьями, читала и училась заново ходить.
Практически полное выздоровление заняло пятьдесят восемь дней — капельниц, однообразной больничной рутины и физических упражнений для разработки ноги и руки. Выздоровление проходило мучительно, но значительно быстрее, чем прогнозировали врачи. Говорят, это благодаря молодому возрасту, но мне верится с трудом.
— Ну что, — мама, как никогда, выглядела счастливой, — все вещи собрала? Будем выписываться!
Я медленно в последний раз оглядела комнату и села на кровать. Было грустно прощаться с ней — ведь эта палата была единственным местом, которое я действительно знала.
— Солнышко, одевайся скорее, папа уже нас ждёт внизу.
— Мам…
Она посмотрела на меня и опустила взгляд. За эти дни я узнала многое о своей прошлой жизни: о родственниках, друзьях, любимой еде и хобби. Но знания — это не то же, что воспоминания. Знания — это сухие факты, а чувства рождаются только из воспоминаний, которых у меня по-прежнему не было. Всё время я будто слушала местами интересную историю очередного литературного персонажа, но им была не я. За время в больнице мы многое обсудили, но самый волнующий меня вопрос так и остался без ответа — я решила задать его сейчас:
— Что случилось в тот день? Первое, что я помню, твоё заплаканное лицо и эту палату. Почему у меня были переломаны нога и рука?
Мама тяжело вздохнула, перевела дыхание и села рядом со мной:
— Никто не знает. Когда медсестра зашла ночью проверить показатели, тебя не было в постели. Она увидела раскрытое окно и, выглянув наружу, нашла тебя на земле, — на этих словах её передёрнуло, голос задрожал.
— То есть ты хочешь сказать, что я выпрыгнула из окна этой палаты? А почему я вообще здесь оказалась? Сколько об этом ни думаю, не могу понять причину.
— Незадолго до дня рождения ты жаловалась на головокружения и тошноту, несколько раз теряла сознание. Однажды упала в школе — прямо на лестнице, ударилась головой о ступеньки, — её голос задрожал. — Серьёзных повреждений не было, но врачи предположили, что это из-за стресса. Мы решили, что ты можешь недельку отдохнуть от школы и подготовки к экзаменам, пройти курс профилактики. Но уже в первый день ты отказывалась говорить со всеми, тебя лихорадило, а ночью...
— Можешь не продолжать, — сказала я, видя, с каким трудом ей даётся каждое слово. Быстро надела белую рубашку и льняную юбку. — Пойдём скорее, папа уже заждался.
И вот я сделала первый шаг за пределы больницы. Какой был замечательный день! Майское солнце во всю светило и ласкало своими тёплыми лучами болезненно белую кожу. Я смотрела на свои тонкие пальцы — как они отражали белый свет и отбрасывали серые тени на зелёную, ещё не высушенную летним жаром, траву. Свежий воздух пах весенними цветами, смесью акации и каштана, и я с жадностью его вдыхала.
Рядом с воротами больницы стоял ГАЗ-М20 «Победа», а рядом с ним — папа. Грузный, высокий мужчина, при ходьбе слегка заваливавшийся на одну ногу. Брови постоянно хмурились, но зелёные глаза сверкали молодостью и отнимали года. Он широко улыбнулся и помахал нам с мамой, как только нас увидел. Он навещал меня несколько раз, но совсем не так часто, как мама — почти всё время был занят работой. Когда я к нему подошла, он меня обнял так тепло и крепко, что я почувствовала, что и за стенами больницы мир был безопасный и нестрашный.
Двадцать минут в пути, и мы остановились перед красивым двухэтажным домом с небольшим двориком. Справа от входной двери расположилась уютная беседка, оплетённая зелёной лозой. Внутри стояли ажурный столик и такие же стулья. Погода была тёплая, и мама предложила позавтракать на улице. Первое время все молчали, не зная, как начать разговор. Я чувствовала себя скованно, будто не в своей тарелке — что неудивительно, ведь место и люди вокруг были для меня новыми.