Я убрала все вещи назад. Этот поиск совершенно ничего мне не дал. Может, папа прав — мне нужно просто заняться своим любимым делом. Я сбегала вниз и принесла из кухни два стула и стакан воды. Затем достала все кисти, краски и карандаши, какие смогла найти, и села перед большим белым холстом.
— Нужно просто начать, и всё получится, — убеждала я себя. — Я этим всё-таки не первый год занимаюсь.
Я глубоко вздохнула, потянулась и размяла запястья. Потом набрала синюю краску толстой кистью и поднесла её к полотну. Но рука меня совсем не слушалась. Горло запершило, и пока я откашливалась, не заметила, как случайно поставила жирную синюю точку в верхнем углу. Наверное, этот знак мне был послан свыше. Я начала рисовать: сначала голубое небо, затем траву и яркое солнце. Так просидела возле мольберта почти час. Но результат получился отвратительным — словно на моём месте сидел первоклассник. Зелёная трава растеклась по небу, образовав грязный коричневый оттенок.
— Чёрт! — вырвалось у меня.
Может, не стоило после такого долгого перерыва сразу рисовать красками? Я взяла уголёк, про который воодушевлённо рассказывал Петя, сменила лист на мольберте и начала рисовать снова. Но и от этого легче не стало. Вместо прекрасных питерских зданий, которые я пыталась изобразить, получались домики Бабы Яги, а человеческие лица походили на кривые овалы с четырьмя загогулинами. Руки меня совсем не слушались.
Да что со мной?! Если так будет продолжаться дальше, у меня и шанса не будет поступить в университет. Ладно, рисунок выходит не так, как я запланировала, но у меня будто нет ни вкуса, ни понимания цвета. Так не должно быть, я же художница.
Я села за рабочий стол и достала учебники за одиннадцатый класс. Если не рисование, то я точно должна помнить что-то другое.
— О, химию я, кажется, люблю. Посмотрим… — я открыла страницу с итоговыми вопросами и сразу поняла: ничего не знаю. Совсем. Первый же вопрос попался о структурной формуле фенола, следующий о синтезе полипептидов. А я и понятия не имела о значении этих слов.
Я просидела за столом весь день, но ни по одному предмету не смогла решить и трети вопросов правильно. Только по русскому и литературе набрала половину, но для поступления в университет этого явно было недостаточно.
Я снова села за холст, но, увидев эту «картину», расплакалась. Я ничего не могла сделать. Но ещё больше пугало то, что я должна была признаться в этом родителям.
От рыданий меня отвлёк стук в окно. Подойдя к нему, я увидела Петю.
— Ты чего? — я открыла окно и поймала камешек, готовый снова удариться о подоконник. — Не мог просто позвонить?
— Не хочешь погулять? Или ты ещё учишься? — прокричал он в руки, сложенные рупором.
— Смешные у тебя шутки, Петя. Сейчас спущусь.
Я посмотрелась в зеркало и поняла, что нужно переодеться. Но в шкафу все платья были похожи: длинные, хлопковые, однотонные. Ладно, и так сойдёт. Я накинула длинную вязаную кофту и незаметно проскользнула через заднюю дверь.
На улице уже начинало смеркаться, прохладный вечерний ветер продувал вязь и по коже пробегали мурашки.
— Ты быстро, — Петя стоял рядом с кухонным окном.
— Отойди оттуда, не хочу, чтобы родители увидели, — сказала я, махнув рукой, и сама подошла ближе, пригнувшись, чтобы меня не заметили.
— Раньше ты так не переживала.
— Раньше я хотя бы умела рисовать и планировала поступление в университет.
— А теперь? — спросил он.
Я лишь отмахнулась. Через заросшую дорогу проходила протоптанная тропинка и скрывалась за поворотом, возле соседнего дома. Я, не раздумывая, пошла по ней.
— Мы сегодня уже не успеем на автобус до Москвы. Последний же уходит через пять минут, — Петя меня догнал и пошёл рядом.
— А куда успеем? Память потеряла я, но забываешь об этом всё время ты, — я ему улыбнулась.
Тропинка была узкая, и, казалось, собрала на себе всевозможные сорняки. Петя наклонился и начал отдирать от моей юбки прицепившийся репейник.