В перерыве он разыскал на хорах старушку, подвел ее к своему месту, усадил и, наклонившись к своей девушке, шепнул: «Фаня, я не могу сидеть, когда пожилая женщина стоит. Пусть бабуля посидит второе отделение, а я сзади постою, хорошо?» — и через две минуты с криком «Наливай!» он уже приземлялся за наш стол.
Я думаю, что никогда в жизни Фаня больше не встречала столь куртуазного молодого человека. Да и в Филармонии Фаня тоже тогда была впервые — в папиной лавке подобные молодые люди не попадались…
Мы с девушкой двигались в сторону обещанного за деньги отдыха. Город был темный, прохладный и пустой.
«Ладно, Юля, — думал я, — вот я сейчас посплю с ней, а потом мы вместе пойдем искать тебе подарок. За „шарлотку“. Извини, в магазине в момент приобретения подарка я ее трахнуть, к сожалению, не могу». (Привидилась обвисшая, круглозадая Юлька со своей улыбкой дегенератки.)
Мы с девушкой вошли в однокомнатную квартиру, чистую и вполне приличную. Выпили. Вымылся я, потом она. Вышла в хорошем белье, чистенькая и ароматная. «Следит за собой, — оценил я, — как профессия шагнула вперед, видимо, финансируется не так, как наша обшарпанная медицина». Я взглянул на ее тело повнимательней: «Эта модель для любви в коррекции не нуждается…»
В койке она совсем забылась и, потеряв профессионализм, впала в оргазм. Потом еще долго лежала, закрыв глаза и улыбаясь.
(Это еще что? Мин Херц? Мы сейчас, «Соня», как раз на работе.
Ну, прямо, Комиссаржевская.)
И вдруг слышу:
— Давай еще раз без резинки. Не бойся, я здорова.
Я подозрительно посмотрел на нее.
— Не беспокойся, денег не надо! Могу ведь в кайф изредка.
Мылся под душем. «Любимая» (что ни говори, а отношения стали любовными) стучала кофейником на кухне.
— Тебя еще кофием напоят, видимо, работник ишо, — посмотрел я в зеркало и приосанился.
Девочка-то какая умелая и без аульских грубостей. (Не как тебя учил какой-то примитивный мудак, Юля.)
Последнее время я совсем охерел — стригусь каждые две недели, за одеждой слежу, стало важно, как выгляжу. (На себя бы посмотрела, дура.)
А вот эта девочка, как яблочко. И прихорашиваться мне не надо. Имидж менять.
Я оделся, положил деньги.
— Можешь заходить, если понравилось. Когда захочешь. Ты еще долго здесь будешь?
— Не знаю, — соврал я, — буду, зайду. Ты классная.
На улице я посмотрел на часы — половина двенадцатого. Пора было двигать назад — заметать следы перед друзьями и знакомыми. Представитель культурного города все-таки. Не Содом и Гоморра.
Уже передо мной маячила плоскогрудая девственница-мораль с лошадиной мордой, плотно сжатыми тонкими губами, сквозь которые она цедила ветхозаветные прописные истины. Я шел по холодной улице и представлял себе, как моралистки в однополом экстазе феминизма исподтишка облизывают мораль и ее сестру-близнеца — нравственность, родившихся, следует полагать, в непорочном зачатии от фригидной матроны-этики. Интересно, а вообще, эти две так похожие бабенки трахались с кем-нибудь или нет? По-моему, трахать здесь можно только в переносном смысле. И вообще, могут ли в непорочном зачатии от девственницы-этики родиться близнецы? И можно ли считать искусственное оплодотворение непорочным зачатием? И кто был этот неизвестный гениальный хирург древности, сумевший имплантировать сперматозоиды в девственную, бесплодную слизистую матки чопорной и спесивой этики.
(Во всяком случае, результат оказался спорным и с большими последствиями. Так что приличия соблюдать все-таки придется.)
А вышеуказанная семейка теперь решила прикрыть глаза на этические проблемы гомосексуализма. Не без влияния «Софьи Власьевны», которая тут же вылизала этих трех девственниц, чтобы показать свою свободотерпимость, когда дело касается свободы и равенства однополой любви.
Равенство в чем? Их кто-то сегодня ограничивает законами?
Ну, не понятны людям с нормальной ориентацией их половые интересы! И тем более, как у них могут родиться дети.
Я, например, никак в толк не возьму.
И стремление гомосексуалистов к службе в армии вызывает у меня подозрение относительно наших детей. Я очень сомневаюсь тогда в свободе их сексуального выбора. Особенно, судя потому, что у нас происходит в шоу-бизнесе, индустрии моды, поп музыке — везде, где пахнет большими деньгами, порочностью и дурным вкусом.