Выбрать главу

   Вернувшись домой, Лавкрафт обнаружил, что легион кошек, прозванный Каппа Альфа Тау, по-прежнему процветает. В августе он даже придумал для него своего рода гимн или боевую песню. Но трагедия не замедлила себя ждать. Котенок, прозванный Лавкрафтом Сэмом Перкинсом, родившийся только в июне 1934 г., был найден в кустах мертвым 10 сентября. Лавкрафт немедленно написал на его смерть элегию "Маленький Сэм Перкинс":

The ancient garden seems tonight

A deeper gloom to bear,

As if some silent shadow's blight

Were hov'ring in the air.

With hidden griefs the grasses sway,

Unable quite to word them

- Remembering from yesterday

The little paws that stirr'd them.

   Оставались, конечно, и другие кошки, живые и здоровые. И, разумеется, Лавкрафт всегда был рад позабавиться выходками кошек своих приятелей: Симетой [Simaetha], древним матриархом Кларка Эштона Смита; ордой кошек Р.Х. Барлоу, включавшей Муравьиного Льва, Рослого, Коротышку, Кира и Дария (двух персов, естественно), Альфреда А. Кнопфа и т.д [Doodlebug, High, Low, Cyrus, Darius, Alfred A. Knopf]; белоснежного Крома Дуэйна У. Римеля; и, самого занятного, Нимрода, дикого кота, который однажды в начале 1935 г. обнаружился на пороге Э. Хоффмана Прайса и поселился у последнего, жадно пожирая бобы и сырое мясо, сражаясь с окрестными псами, раскапывая и поедая гоферов и пропадая, по крайней мере, дважды, прежде чем окончательно пропасть в никуда где-то в 1936 г. Айлурофилия процветла в кругу друзей Лавкрафта.

   Р.Х. Барлоу и Роберт Блох были не единственными подростками, заваливающими Лавкрафта своими детскими, хотя и многообещающими сочинениями; еще одним, кто так делал, почти с самого начала своего знакомства с Лавкрафтом, был Дуэйн У. Римель. Римелю сперва требовалось проштудировать классику мистической литературы, и с этой целью Лавкрафт одалживал ему основные книги из собственной библиотеки, которые Римель не мог достать в своем маленьком и отдаленном городке в штате Вашингтон. С самого начала Лавкрафт предупреждал Римеля не брать издаваемое в дешевых журналах за образец, и Римель, как мог, старался следовать этому благородному совету. В мае 1934 г., будучи во Флориде, Лавкрафт увидел его рассказ, озаглавленный "Дерево на холме", где "попробовал слегка усилить финал". По какой-то причине рассказ долго не публиковался, увидев свет только в фан-журнале "Polaris" за сентябрь 1940 г.

   "Дерево на холме" [The Tree on the Hill] - довольно запутанная история, герой которой попадает в странное место (возможно, на другой планете), не может отыскать его снова, но в итоге ухиряется сфотографировать. В нем явно видна рука Лавкрафта; из трех частей рассказа заключительная - а также цитата из вымышленной книги, "Хроник Ната" Рудольфа Йерглера - определенно, принадлежит Лавкрафту. Некоторые полагали, что большая часть второй части также реально написана Лавкрафтом, но это неразрешимый вопрос, к которому можно подходить, лишь основываясь на внутреннем ощущении, так как рукопись рассказа не сохранилась. Неясно и то, было ли название "Хроники Ната" выдумано Лавкрафтом или Римелем.

   Римель также пытался писать стихи. Летом 1934 г. он послал Лавкрафту первый сонет будущего цикла, первоначально озаглавленного "Сны Йида" и позднее переименованного Лавкрафтом в "Сны Йита". Есть рукописное свидетельство, что Лавкрафт, а возможно и Кларк Эштон Смит, вычитывали этот цикл из десяти сонетов, который выйдет двумя частями в "Fantasy Fan" (июль и сентябрь 1934 г.) Примерно тогда же Лавкрафт уверенно заявил, что "Римель мало-помалу учится на своих ошибках"; но за одним примечательным исключением его последующие литературные работы немного стоят.

   Римель попадает в один из двух классов литературных клиентов, на которых Лавкрафт был готов работать бесплатно: "настоящие новички, которым нужно дать старт" и "некоторые старики или инвалиды, которые трогательно нуждаются в небольшом одобрении - эти, даже если я признаю их неспособными к исправлению". Даже в профессиональной ревизионной работе Лавкрафт придерживался причудливой разновидности альтруизма:

   Когда я возился с детсадовской кашкой и чужими слабоумными бреднями, я, пускай микроскопически, вносил самую малую толику порядка, логичности, руководства и понятности в нечто, чья неандертальская нелепость уже была предрешена. Моя работа, сколь не постыдна она была, по крайней мере, двигалась в верном направлении - делая то, что было предельно аморфным и бредовым, хотя бы на мельчайший пустяк чуть менее близким к состоянию простейшего.