Болезнь не проходит и полдня я провожу на диване — и это при соблюдении всех предосторожностей, при ваннах…при лекарствах. Вот Вы все жаловались, что я не жалуюсь. Право, если бы не стыдно было, я б волком завыл. Надоело мне это без конца. Главное, я чувствую, что болезнь наложит свою печать на работу. Я пишу и уже два важных отдела кончил. Но немощность физическая будет сквозить сквозь каждую строчку моего первого духовного детища, так что, если ему суждено увидеть все-таки свет — что мало вероятно из-за многочисленных ересей, прорывающихся на каждом шагу — то мне, вероятно, придется услышать Ваше восклицание: «От Льва Исааковича я ожидала большего». Что делать?.. Авось когда-нибудь лучше станет, болезнь оставит меня, тогда во второй работе о Нитше может исправлю свою репутацию. Это значит, что надежды никогда не покидают человека, иначе говоря, — червяка раздавят, а он все еще извивается… (Берлин, 20.11.1896).
Пишу и написал уже очень много. Статья выйдет гораздо большей, чем я рассчитывал: страниц 200 будет. А я надеялся всего на 100. Уже написал большую половину. Общее введение о Тэне, биография Шекспира, Гамлет, Цезарь, Кориолан. Сейчас пишу о Лире. Почто не дан мне дар витийства?.. Вы знаете: если бы я мог хорошо написать о Шекспире и если бы мне удалось обосновать свой взгляд, — ничего бы больше и писать мне не нужно было. Но для этого нужны были бы годы. И я бы так и сделал, если бы не болезнь, обстоятельства и т. д. То, что я теперь пишу, так недостойно Шекспира! И если я все-таки решусь отправить в редакцию, то исключительно потому, что Слонимский и Герье не лучше пишут и кроме того пишут большие глупости…
Скажите правду, не было ли у Вас тайного умысла в Вашем продолжительном молчании? Не было ли в этом скрытого желания поменьше иметь моей философии, от которой не избавлен ни один мой корреспондент? Не стесняйтесь, я не обижусь, это дело житейское. Вообще я одно время очутился в положении проповедовавшего Чацкого: все разбежались, я разослал с полдюжины писем, одно умнее и ученее другого, и ни от кого не получил ответа. Как истинный философ, т. е. как человек, который размышляет, ибо не в силах ничего иного, более нужного делать, — я, конечно, нашел себе оправдание и примирился с этим. Но так хотелось бы все-таки точно знать, неужто в самом деле так уже страшны мои Шекспировские письма? А потому, не за страх, а за совесть, ответьте мне правдой…
Декадентов я не читал, здесь нет. А новая пьеса Метер- линка может быть и интересна. Хотя я декадентство считаю исчерпанным. И, представьте, я его целиком в Шекспире нашел, о чем в своей статье и заявляю. Но не как законченное миросозерцание его, конечно, а как один из бесчисленных вопросов, заданных ему жизнью. Между прочим, заметьте себе, что теперь я лишь убежден в том, что мне нужно изучать Шекспира и что слова, которыми характеризовал его сочинения Гете, назвавший их «необъятными итогами человеческих судеб», не метафора и не преувеличение… Необъятные книги человеческих судеб!.. Чего бы я не дал, чтобы уметь объяснить это другим! И теперь представьте себе, какой жалкой будет моя статья. В сущности даже Гервинус, лучше всех писавший о Шекспире, ничтожен в сравнении с ним, а я ничтожен в сравнении с Гервинусом. О Шекспире написал бы хорошо тот, кто был сперва Аполлоном, потом Аристотелем, а потом Прометеем… (Берлин, 19.12.1896).
В книге «Шекспир и его критик Брандес» Шестов выступает против позитивизма Тэна и скептицизма Брандеса во имя идеализма и возвышенной морали. Это единственная догматическая книга Шестова. Авторитет датского критика был в то время чрезвычайно высок, и многие не одобряли яростной атаки молодого Шестова. Книга Шестова, страстно и горячо написанная, не обратила на себя в то время большого внимания критики. Впрочем, о ней писали Ю.Айхенвальд («Вопросы Философии и Психологии», март 1899), Зинаида Венгерова («Образование», янв.1900), Андреевич («Жизнь», февр.1900) и А.Горнфельд (рецензия без подписи в «Русском Богатстве», январь 1900). Через несколько лет после выхода книги Иванов-Разумник разбирает ее в своем труде «О смысле жизни» (СПб, 1908), в главе, посвященной Шестову. Эту книгу Шестова он называет «апологией трагедии». Позднее Лундберг о ней писал:
…еще гимназистом я прочитал первую книгу Шестова о Шекспире. Я не понял ее, но тревога в ней была родная, несмотря на разницу поколений и вкусов. (Лундберг, стр.75).