«Какой облом… – думал он, заводясь всё больше; даже усталость проходила постепенно, а опьянения и так не было ни в одном глазу – только доехать, скорее бы… Я найду её. Мы неправильно сделали, неправильно. Сука, почему Лёха столько лишнего несёт, когда бухой? Зачем со всеми незнакомыми разговаривает, на хрена?.. Завтра надо сказать ему, что он неправ, инвестора нельзя брать в долю прибыли по такому контракту… а девочку найти и взять обратно. И ещё, надо…».
Зазвонил мобильный.
– Лёха, давай я доеду, наберу тебя, – сказал он.
Но Лёху было не остановить. Он радостно верещал про какую-то тёлку, которую встретил в клубе, а раньше они учились в параллельных группах, и он всегда знал, что она ему когда-нибудь даст, («Лёха, я рад за тебя…») и чтобы ты, брат, не парился, и что у тебя за настроение такое, («Лёха, всё нормально… Слушай…» ты чё, вообще – из-за этой девки, что ли?.. Да она больная, оставь! Надо тебя куда-нибудь отправить – на Ибицу – нет, это пошло, конечно, но чё-нить такое, тебе оторваться надо!.. («Лёха, ты глухой? Я тебя потом наберу, потом! Я же за рулём, реально…»).
«И ещё, вот оно, оказывается, как бывает… – подумал он вдруг в секунду. – Лёха, я просил же… Вот она, авария, только почему так некстати…». Вокруг возник мощный, бархатный, и даже какой-то красивый толчок, вещи начали складываться и лететь, в ушах стоял мясистый, плотный неуправляемый хруст. А потом в лицо начали бить негостеприимные осколки, и он только успел зажмуриться и попробовать сбежать.
И ничего не стало.
*****
Глаз разлепился с трудом. Голова сильно болела и была перебинтована. Первое, что пришло в голову – спросить, который час и что это такое вокруг. Но рот почти не раскрывался. И сперва кто-то, как бы вместо него, выдал какой-то хрип. С третьего раза вышло подобие слов.
Перед ним сидела женщина, которую он меньше всего в жизни хотел бы видеть.
– Мама, какого хера ты здесь делаешь? – произнёс он. И понадеялся, что это плохой сон, галлюцинация, и она сейчас исчезнет.
Но она осталась. Даже несмотря на боль, постепенно заполняющую куски тела, даже несмотря на то, что всё, что не болело, ощущалось странно, как вязанка дров – несмотря на всё, главная боль была видеть эту мать сейчас; не в офисе, где он тогда сидел в кресле владельца и генерального директора, а она была по ту сторону стола, перед ним, а здесь, когда он был беспомощен, неподвижен и унижен.
– Я чуть с ума не сошла, – горячо и сбивчиво начала вещать дама. – Боже мой!.. Коля так переволновался, хотел за свой счёт взять! Я еле отговорила его ехать…
– Мама…– сказал он, шевеля губами как бы отдельно от тела. – Передай Коле… пусть волнуется за себя. И за тебя. И это… не надо за свой счёт… а то тоже в больницу попадёт…
– Господи! Сынок, ну как же ты неправ, ну… почему ты так говоришь? – торопливо сказала мать, как будто знала весь разговор заранее. – Николай Павлович совсем не такой, он прекрасный человек, и ты это знаешь…
– Ты пришла мне про него рассказывать?.. – Боль начала распространяться по всему черепу толчками. – Слушай… Он такой прекрасный… Иди к нему…ты же когда-то к нему ушла, а меня сплавила к бабушке. Вот и это… иди. Окей?..
– Ну, зачем ты так?.. – губы матери тряслись, и она мяла платок, и всё выглядело крайне пошло; даже в своём диком состоянии он не мог этого не видеть. Вся из штампов… вся. Почему у всех – ну, или у многих – матери, как матери…, а у меня – вот это? «Вот сдохну, и последнее, что буду видеть – эта рожа…»
– Я ухожу, – сказала она. – Я… зашла в церковь и попросила… поставила свечку. А ты … такие слова… рожа, какой кошмар! я не заслужила, знаешь!
– О… а я сказал это вслух…– прошептал он. – Какой кайф… наконец-то. Слышь… ты это… свечку поставила? Иди тогда, ты всё сделала, да?.. Скажи им там, что – если что, могут хоронить сразу… ты же свечку уже поставила, да?
– Я за твоё выздоровление! Как, как ты можешь?!.. – крикнула она в платок.
– Ты смогла поменять меня на своего мужика… и я могу… – прошептал он, отъезжая в другие края непонятного цвета. «Только бы это было не последнее до того, как я уйду совсем», – подумал он; но всё стало хорошо на секунду, а потом выключилось.
*****
Свет и, наверное, день. Вокруг лежат, насколько можно увидеть, загипсованные и забинтованные. Ходят медсёстры – или очень соблазнительные, или совсем некрасивые.
«Ого…а я это ещё понимаю? Я такие вещи чувствую? Ого…».