У Кондратия Биркина (таков псевдоним известного в XIX веке историка П. П. Каратыгина) по этому поводу читаем:
«Следующее заседание происходило в Турнелле, здесь при допросах Леонора выказывала то же мужество и непреклонную твердость. На этот раз она обращалась к здравому смыслу своих судей, из которых весьма многие были обязаны ей или ее покойному мужу своим возвышением. Она требовала над собою суда правого и неподкупного. Заметим здесь, что женщина всегда и повсюду несравненно смелее перед законом, нежели мужчина; в деле тяжебном она терпеливее, настойчивее и доходчивее, не задумываясь ни перед какой инстанцией; заметив криводушие судей, она, не обинуясь, уличает их и, дав волю языку, не щадит кляузников. Эта гражданская отвага свойственна женщинам всех стран и веков, и чтобы убедиться в этом, стоит только перебрать несколько уголовных процессов, в которых главную роль играли женщины»138.
В частности, Леонора сказала:
– Перед лицом Господа клянусь, что никогда не занималась колдовством. Я всегда была доброй католичкой и не имела никаких контактов с дьяволом.
Ее вновь спросили, откуда у нее столько драгоценностей:
– У меня нет ничего, – ответила она. – Говорят, что у меня множество сокровищ, но это лишь подарки королевы-матери. Все, что у меня есть, принадлежит ей, а я служила ей верой и правдой много лет.
Выслушав обвинение в преступных связях с Кончино Кончини, она сказала:
– Если мой муж и совершил какие-то ошибки, я за них не могу нести ответственность. К тому же он не жил со мной на протяжении последних четырех лет.
Когда допрос закончился, Леонора, понимая, к чему все идет, воскликнула:
– Пощадите меня! Я ни в чем не виновна! Я всего лишь несчастная слабая женщина!
Но решение суда было предопределено заранее. Вот его подлинный текст:
«Палата объявила и объявляет Кончино Кончини, при жизни его маркиза д’Анкра, маршала Франции, и Элеонору Галигаи, вдову его, виновными в оскорблении величества Божественного и человеческого, в воздаяние за каковое преступление приговорила и приговаривает память помянутого Кончини к вечному позору, а помянутую Галигаи к смертной казни обезглавлением на эшафоте, воздвигнутом на Гревской площади, а тело ее к сожжению с обращением в золу; движимое их имущество – к конфискации в пользу короны, все же прочие пожитки – в пользу короля. Сына преступников139, рожденного ими в брачном сожительстве, палата объявила и объявляет лишенным честного имени и права занимать какие бы то ни было должности; дом, в котором преступники жили, срыть до основания и место его сровнять с землею»140.
Приговор был окончательный и обжалованию не подлежал.
Несчастная!
Осужденной дали немного хлеба и вина. Потом ее посадили в повозку и повезли к месту казни. В толпе кричали:
– Проклятая колдунья! Она – гугенотка, на ней нет креста!
Услышав это, Леонора достала из выреза нательный крест и поцеловала его. На эшафоте она крикнула, что прощает всех – короля, королеву, всех французов… Госпожа д’Анкр приняла смерть мужественно. Кондратий Биркин пишет:
«Казнь эта происходила на Гревской площади 9 июля 1617 года. Весь Париж сбежался на давно не виданное зрелище, и не только улицы были наводнены народом, но любопытными были унизаны кровли домов и колокольни церквей. Ходила молва, что осужденная выслушала свой приговор с удивительным мужеством, не унизив себя ни мольбами о пощаде, ни проклятьями на судей и главного виновника своей гибели – де Люиня. Эту твердость большинство приписывало помощи бесовской; многие жалели, что колдунью не пытали при допросах; иные опасались, чтобы она с помощью чар не обратилась перед казнью в ворону или сову и не улетела от достойного наказания.
В полдень процессия тронулась из Бастилии на Гревскую площадь. Леонору везли на позорной телеге, одетую в длинный холщовый балахон, с восковою свечою в руках. Несчастная была бледна, глаза ее горели лихорадочным огнем, но лицо было почти спокойно, и на нем даже появлялась порой презрительная усмешка. Ропот и дерзкие крики толпы не доходили до ее слуха. В течение семилетнего владычества она убедилась многократным опытом, что любовь народная изменчива и непостоянна, как осенняя погода. Было время, этот самый народ приветствовал маршала и жену его восторженными криками, выражал им свою благодарность, тешась праздниками, которые они давали народу… Теперь все он же, все тот же народ, напутствует Леонору в вечность проклятьями и оскорблениями. Ему велели признать ее за колдунью, и он ее признал за таковую: если бы маршалу удалось возвести де Люиня на эшафот, парижане, проклиная де Люиня, благословляли бы маршала. В глазах толпы прав и достоин похвалы всегда тот, кто взял верх, хотя бы соперником его был сам праведник. Смерть маршала и жены его могла служить примером временщикам будущим… Но кто из них обратил внимание на этот пример? Да и сами Кончини, муж и жена, думали ли когда об измене счастия?