Есть два рода приближенных: одни – это те, которые из скромного положения поднялись, чтобы стать достойными войти в милость своего государя, и такие хотят все благо получить для себя. Другие, будучи знатными сеньорами, были очень хорошо приняты и очень любимы своим королем; такие, будучи рождены вельможами, хотят разделить благо со всеми. Но и те и другие должны быть со своим королем, как плющ с деревом, за которое он цепляется, и хотя дерево всегда растет в объятиях плюща, никогда не освобождаясь от него, несмотря на это плющ никогда не служит помехой для плода, какой дерево по природе своей приносит; так же делают и приближенные, которые с самого начала были знатными сеньорами, ибо никогда они не служат для государя помехой в его поступках, к каким его обязывает положение, в какое поставил его Бог. Поэтому я думаю и, по сказанным основаниям, считаю, что кажется, будто король не может обмануться в выборе приближенного, но мог бы обмануться приближенный в выборе тех, кого он собирается предложить своему государю как способных для исполнения должностей или для управления, считая их таковыми по своим сведениям, – между тем как на самом деле они не таковы. Это ошибка, в какую он, как и всякий человек, может впасть, и поэтому для него важно, чтобы сохранить свое влияние и репутацию, вести себя осторожно, осведомляясь у тех, которые могут быть судьями в таких делах, для того чтобы, если выбор окажется не столь удачным, как это желательно, по крайней мере не считали бы, что это было не случайно, а по дружбе или по прихоти. Но, возвращаясь к первоначалу, я скажу, что это жестоко, когда политики хотят лишить государя такого великого удовольствия, как дружба приближенного, к которому государь питает естественную склонность, потому что у всех людей на свете склонность всегда действует и направлена на одну цель больше, чем на другую, и в этом находит отдохновение и утешение.
Глава XIII
Иногда случайно возникают вопросы, отвлекающие от основного намерения, как и случилось со мной в этом отступлении, когда я оставил свое повествование и говорил о вещах, которые не являются моей специальностью, а скорее они излагаются и обсуждаются сообразно самой природе. Когда, к моему счастью, случилось благодаря языку моего дрозда то, чего добивались, мой господин сдержал свое слово, после того как вице-король сдержал свое. Он был поражен таинственностью и осторожностью, с какой ренегат вел себя в этом деле, благодаря чему избавил от бедствий столько находившихся в заточении людей, потому что если бы не его остроумная выдумка и если бы он не прибегнул к этому способу, то он первым погиб бы, а с ним и многие из невинных заключенных.
Он очень охотно дал мне свободу, хотя и против желания своей дочери, которую я видел уже очень склонной к истинной вере, – так же как и ее брата, которого я убеждал в той же истине, – настолько, что оба они имели желание креститься; отец подозревал это, хотя и не показывал вида, что все это он знает, потому что, без сомнения, желал этого, хотя и молчал. Мальчика звали Мустафа, а сестру его Алима, – хотя после того, как я смог бывать с ней и наставлять ее в католической истине, она назвала себя Марией. Я имел возможность вдоволь говорить с ней наедине, но не о развратных вещах, ибо никогда не имел намерения оскорбить ее, и наконец уверил ее, что по прибытии в Испанию я найду какой-нибудь способ уведомить ее о своем положении и укажу ей, что ей надлежит делать, чтобы стать христианкой, как она желала. Взволнованная больше из-за этого своего главного намерения, чем из-за меня, она пролила несколько слез, охваченная христианской кротостью и целомудренной любовью, после чего я попрощался с ней, так как это было в последний раз, что я мог говорить с ней наедине, а она, часто целуя подаренные ей мною четки, сказала, что сохранит их навсегда. Потом мой господин очень ласково сказал мне: