Посмотрев на завязавшуюся из-за меня битву и заметив, что можно было безопасно ускользнуть, я на четвереньках вышел из лагеря, пробравшись между кустами, скрывавшими меня еще лучше, чем пчелы моих противников, которым они не давали возможности защищаться, забравшись им в рукава и за ворота. Однако первое, что они сделали, – они в таком невероятном количестве набросились на лицо и глаза, что моментально ослепили их настолько, что, когда те захотели уйти, они уже не могли этого сделать, не видя, куда идти. Наконец прибежал хозяин пасеки, чтобы успокоить своих солдат, вооруженный своим оборонительным оружием, и нашел несчастных служек до такой степени измученными и распухшими от укусов, что, вместо того чтобы выбранить их за причиненный его лагерю вред, ему пришлось отвести их очень далеко от этого возбужденного и разъяренного войска, чтобы их не закусали до смерти. Шесть дней уже, как я убежал от плетей, которыми меня наказали бы, если бы поймали.
Юноша доставил рассказом о своих приключениях удовольствие всем находившимся в венте и заставил всех смеяться. Я сказал ему:
– В конце концов ты нашел сострадание в пчелах, и если бы здесь не было причинено вреда третьему лицу, это был бы самый счастливый случай в мире. Но так как естественно, что мы больше заботимся о самих себе, чем о других, то мы ищем в чужой беде средства помочь нашей беде, хотя человек должен стараться о своем благе без вреда для ближнего, потому что иначе это будет противно человеколюбию.
– Как бы то ни было, – сказал юноша, – только я всегда слышал, что человек обязан заботиться о себе самом. Так ягненок однажды убил волка, убежав от него в ловушку, устроенную пастухом, который хорошо скрыл ее травой, положив сверху мертвую змею. Увидев, что волк приближается с намерением схватить его, ягненок побежал туда, где находился пастух, когда же он достиг ловушки, он увидел змею и испугался ее, а преследовавший его волк попал в ловушку и сломал себе ноги. И если даже ягненок старается защититься при помощи чужой беды, то почему не поступать так человеку?
После этого все разошлись по своим постелям, пораженные болтливостью юноши.
Глава XVI
Мы отправились из венты, и хотя мы с удовольствием взяли бы с собой юношу, но он шел так медленно, что аудитор дал ему денег, чтобы он мог идти со своей медлительностью. Он уже был теперь в безопасности, и, удивляясь различию умов, я сказал:
– Как мало надежд можно возлагать на этих юношей, которые выказывают в ранние годы такую остроту ума и болтливость, ибо им не хватает глубины для предметов серьезных и важных! Разум, склонный к таким предметам, никогда не колеблется и не отклоняется к предметам маловажным, так что, по-моему, в ранней юности больше надежд подает тот, кто бывает более сдержанным, чем тот, кто своей болтливостью обнаруживает все, что у него есть в душе. Так как разум составляет главную часть души, а душа не болтлива, то не должен быть таким и хороший разум. Когда человек уже в зрелом возрасте и ум освоился с серьезными предметами и благодаря опытности хорошо познал истину, – если такой человек даже будет болтливым, он обладает для этого достаточным капиталом. Но тому, кто делается болтуном и дерзким, не обладая этой способностью, – я не доверяю, так же как и тому, кто его очень ценит. Но как бы то ни было, те, что очень много говорят, очень подходящи для одиноких путешественников, потому что они развлекают, если их слушают, а если не слушают, то, пока они говорят, каждый имеет возможность думать о своих делах.