Как уже говорилось, и в самом первом образце «пикарески» – в «Ласарильо», изображаемая реальность дана «многоракурсно» глазами несмышленого мальчика Ласарильо, постепенно постигающего премудрости жизни глазами Ласаро – городского глашатая, довольного собой и достигнутым им местом в обществе и глазами автора, скрывающегося за фигурой героя-повествователя и явно иронически оценивающего его исповедь. Однако все эти точки зрения на мир не располагаются в повествовании на одной плоскости, а входят одна в другую, подчинены универсальному «плутовскому» опыту: читатель «пикарески» как бы рассматривает действительность через многофокусную, но статично укрепленную подзорную трубу.
В повести Луиса Велеса де Гевара дон Клеофас предстает в тех же двух ипостасях – несведущего и все постигшего героя, но связует эти ипостаси не лежащий между этими состояниями личный опыт, а фокусы Хромого Беса. И читателю повести мир также дан таким, каким он видится дону Клеофасу, то есть таким, каким его выставляют Хромой Бес и стоящий за ним автор. И в диалоге «Хромого Беса» не столько сопоставляются соизмеримые в своей истинности точки зрения на мир (как, например, в «Дон Кихоте» Сервантеса), а разворачивается ситуация «педагогического» диспута, в которой одна сторона выступает в роли поучаемого, другая – в роли наставника, безраздельно владеющего истиной, – мотив общения любознательного героя с Бесом, как отмечает Л. Пинский, восходит через западноевропейские сказания о Соломоне и Морольте к восточным талмудическим легендам о Соломоне и Асмодее.
Таким образом, несмотря на отказ Велеса де Гевара от традиционно автобиографической формы повествования, «Хромого Беса» с «пикареской» роднит не только использование писателем героев-плутов, а также ситуации и мотивы, неоднократно возникавшие до того на страницах плутовских романов, но и – прежде всего – сам принцип изображения действительности с всеобъемлющей «плутовской» точки зрения.
С. Пискунова
Комментарии
В настоящем издании воспроизводится единственный русский перевод романа В. Эспинеля, сделанный историком испанского театра С.С. Игнатовым на рубеже 1920-х – 1930-х годов и опубликованный в издательстве Academia (Москва – Ленинград, 1935). В основу перевода положено на тот день новейшее испанское издание «Маркоса де Обрегон», подготовленное С. Хили Тайя и вышедшее в Мадриде в 1922–1923 гг. Русское издание романа снабжено обстоятельной вступительной статьей и примечаниями переводчика. С.С. Игнатов особо оговорил свое намерение сохранить в транскрипции испанских слов и собственных имен «испанское произношение, иногда очень отличное от установившейся традиции» – речь идет о традиции времен создания перевода. Впрочем, транскрипции, предлагаемые С.С. Игнатовым отличны и от современных принципов транскрибирования (например, совр. кабальеро – кавальеро у И.; Эухенио – Эухеньо – у И.). Не всегда разделяя, но уважая творческие принципы С.С. Игнатова, создавшего выдающийся для своего времени памятник русского переводческого искусства, издатели настоящего тома сохранили предложенные Игнатовым написания, но сочли необходимым убрать дефисы после приставки «де» и между составными частями испанских имен собственных, отсутствующие в испанском тексте и применявшихся в русских переводах с испанского для целостной передачи имен типа «Бернардо де Сандоваль и Рохас».
Особую ценность примечаниям С.С. Игнатова, также без правки воспроизведенных в настоящем издании, придает установление им заимствований у Эспинеля со стороны Лесажа – автора «Жиль Бласа из Сантильяны», рассмотренных в контексте посмертной судьбы «Маркоса де Обрегон».