– Я это сделаю с тем условием, чтобы ваша милость ела там вместе со мной, но я дожидаюсь одного купца, который бывает на ярмарке в Ронде и к которому у меня есть чек на сто дукатов, и пока он не явится, я не могу вполне располагать деньгами.
– Пусть ваша милость не беспокоится, – сказал он, думая, что ему подвернулся хороший случай, – потому что я устрою так, что вам поверят в кредит, сколько хотите.
– Это нет, – сказал я, – я боюсь и давать в долг, и пользоваться кредитом, потому что на этом разорился мой отец; я дам вашей милости очень хороший залог, под который нам дадут в долг, пока приедет этот купец.
– Ну, в добрый час, – сказал добрый человек.
Я пошел к себе домой, сложил получше этот ферреруэло из двадцатидвойного сукна и, позвав его одного, чему он сильно обрадовался, отдал ему одежду, чтобы он отнес ее в заклад, причем сам я пошел вместе с ним. Я видел, как он отдал его, и мы начали на это есть, я, мошенник и двое студентов; а я все время очень следил, чтобы он не смог когда-нибудь войти без меня в дом, где мы ели, и чтобы не мог устроить мне никакой ловушки, как он замышлял, ибо не имел никакого подозрения о моей. Прибыл погонщик из Саламанки, и мы договорились отправиться с ним. Так как этот пройдоха не мог устроить никакой проделки, благодаря моей бдительности, он все-таки выпросил у доброй женщины дюжину реалов под ферреруэло, сказав ей, что собирается уехать; он не мог сказать этого так, чтобы я не слышал. Я сказал ему:
– Так как ваша милость уезжает, то скажите этой сеньоре, чтобы она отдала мне ферреруэло, когда я приду за ним с деньгами.
Он это сделал, ибо его намерением было скрыться до ухода погонщика и потом получить залог. Он скрылся, а я пошел к судье и сказал ему с большим чувством, в словах, которые могли бы тронуть его, и так как он тоже был когда-то студентом, то было легко убедить его, начав жаловаться:
– Сеньор, я студент и направляюсь в Саламанку, причем уже пятнадцать дней нахожусь здесь, дожидаясь погонщика; у меня украли ферреруэло, который стоил мне двадцать дукатов, но мне известно, что он находится в одном доме; я умоляю вашу милость, чтобы мне не лишиться возможности отправиться с погонщиком, – ибо вашей милости, как столь знаменитому студенту и ученому, известно, чем кончаются такие вещи, – прикажите судом возвратить мне ферреруэло, так как тот, кто украл его, ожидал неудобного для меня момента, чтобы у меня не было времени захватить его и он мог бы воспользоваться своим мошенничеством.
– Это ему не удастся, – сказал судья, – потому что в подобных проделках я умею прийти на помощь с правосудием и усердием. Какая низость, что бедного студента, у которого, может быть, не было ничего другого, чем похвастаться в Саламанке, хотели лишить необходимого, присвоив себе украденное у него имущество!
Он сейчас же поручил альгвасилу и писцу заняться этим делом. Я разделил между ними обоими восемь реалов, отчего они воспылали желанием исполнить приказание судьи. Я пошел вместе с двумя студентами к доброй женщине – да простит мне это Бог – и, оставив у дверей писца и альгвасила, сказал ей, чтобы она вынесла мне ферреруэло. Она принесла его, студенты его увидели и признали за мой. Вошли альгвасил и писец, и, когда были выслушаны показания свидетелей, женщина сказала, что она хотела бы отдать ферреруэло только тому, кто его закладывал, ибо это был ее знакомый, человек очень почтенный. Писец взял себе вещь на хранение, и, когда пришли к судье с докладом, он приказал передать мне мой ферреруэло и отдал приказание посадить мошенника в тюрьму, так что если раньше тот не показывался из-за того, что хотел он сделать, то после он не показался из-за того, что хотели сделать с ним. Мы отправились с погонщиком и всю дорогу смеялись над тем, что мы ели за счет этого мошенника и оставили его в таком неприятном положении.
Я не хвалю себя за то, что проделал эту злую шутку, которая, в конце концов, была местью, делом, недостойным благородного сердца, и в теперешнем моем возрасте я ее, конечно, не проделал бы; но тот, кто причиняет зло человеку, который этого не заслуживает, чего он может ожидать, как не мести и наказания? Эти люди, бродяги и бездельники, которые хотят содержать и прокармливать себя чужой кровью, заслуживают того, чтоб вся страна была их обличителем и палачом.
Бездельник всегда думает о том, как бы причинить зло или защититься от уже причиненного им, а когда он об этом не думает, он грустен и печален. Меланхолия чрезвычайно легко охватывает лодырей. Как доволен бывает каждый из них, когда он привел в исполнение какую-нибудь низость, и как быстро он опять возвращается к злым умыслам! Самая жизнь, какую ведет бездельник, увлекает его; я считаю более несчастным праздного человека, чем больного, потому что последний имеет надежду на выздоровление и добивается его всеми возможными средствами, а бездельники и бродяги никогда не желают выйти из своего дурного состояния. Как пробывший многие годы на галерах чувствует себя странно вне этого жалкого состояния, так и бездельник, когда ему дают работу, чувствует себя странно вне своей низкой жизни. Какую досаду он испытывает, когда играет и проигрывает! Какое чувствует отчаяние, когда видит добродетельных обеспеченными! Какая адская тоска охватывает его, когда он видит себя неспособным заслужить то, чего достигает другой! Избави нас Боже от такого отвратительного порока, источника и начала бедности, неуважения, забвения чести и оскорбления Божьего величия!