– Госпожа моя, какое несчастье для вас и какая счастливая судьба для меня сделали так, что вы, будучи ангелом по красоте, по нежному возрасту и очень зрелому благоразумию, отдали вашу любовь и желание человеку, обремененному годами, лишенному достоинств и заслуг? Как, будучи достойной самого лучшего и выдающегося человека на свете, вы не отказались принять на служение вам человека побежденного и подавленного всеми бедствиями, какие судьбе угодно было причинить ему? Как этот выброшенный яростью моря червь, раздавленный ударами судьбы, в жалком рабстве, смог найти в вашем невинном сердце столь высокое убежище? Как та цель, на которую направлены взоры и помыслы всех, могла обратить свои взоры на того, кто удовольствовался бы долей вечно быть ее рабом? Ведь само собою разумеется, что никогда я не мог вообразить себе, что я мог бы запятнать ваше целомудрие или что желание будет простираться так далеко, – но благодаря таким великим и незаслуженным милостям я возношусь до мысли, будто я представляю собой нечто, не будучи достойным того, чтобы ваши глаза снисходили взирать на меня.
Ее лицо загорелось нежнейшим кармином, руки ее начали дрожать, и со стыдливой застенчивостью она ответила мне таким образом:
– На первый вопрос я скажу вам, сеньор мой, что я не знаю, что отвечать, потому что все это возникло без старания, без выбора, неведомо почему и как. А на второй я скажу, – не обращая внимания на то, что здесь могло бы быть хорошо для меня, – что, после того как я узнала от моего отца, что была крещена, я сейчас же почувствовала отвращение к тому, что могло ждать меня здесь. И если бы я была так счастлива, что могла бы стать христианкой, я не желала бы ничего, кроме этого и того, чем обладаю в настоящее время.
И, достав платок, как бы для того, чтобы вытереть лицо, она закрылась им, словно порицая себя за откровенный ответ. Она была словно белая лилия среди роз, а я молча только смотрел и созерцал это влюбленное целомудрие, производившее такое необычайное действие.
Я пришел в себя, заслышав на улице шаги ее родителей, и, взяв свою гитару, запел:
Мои хозяева обрадовались, застав меня поющим, ибо, храня в душе воспоминания об Испании, валенсианец наслаждался, слушая испанские песни. Я заметил из слов девушки и по другим признакам, какие я замечал и которых не упускал из вида, что за мной ухаживали как за будущим обладателем дочери и галеот. Я продолжал обучать сына и как можно лучше наставлял его в христианских правилах, причем отец не отвергал этого, хотя боролся против христиан, причиняя огромный вред берегам Испании и Балеарским островам. Благодаря этому я пользовался некоторыми удобными моментами, чтобы поговорить с дочерью с большой вежливостью и осмотрительностью, так что нельзя было заметить ничего, что не было бы очень пристойно и скромно.
Но так как никогда такими отношениями не наслаждаются и не пользуются без случайностей и неприятностей, то и на этот раз дьявол вселился в сердце одной старой, обремененной годами невольницы отвратительного вида, с большим ртом, с отвисшей, как у овцы, губой, с немногими коренными зубами или совсем без них, с гноящимися глазами, сгорбившейся и с таким скверным характером, что она вечно жаловалась на хозяев, говоря, что они морили ее голодом. И так как я ничем не угощал ее и не давал ей того, чего у меня не было, она начала распространять дурную молву относительно скромности девушки и вежливости моего обращения с ней, вследствие чего родители заставили девушку прекратить беседы со мной, вместе с тем сильно стеснив ее и лишив прежней свободы. Благодаря этому проклятая старуха вообразила, что, снискав таким путем расположение хозяев, она станет жить лучше, чем жила до сих пор. Но все случилось иначе, чем она думала, потому что любовь обладает великой способностью раскрывать тайны, и при помощи немногих приемов я обезвредил сплетню рабыни и в то же время сделал так, что об этом узнала дочь, которую ее родители настолько любили, что поверили всему, что она говорила против рабыни, так что та больше никогда не входила туда, где находились женщины, и не ела и не пила с удовольствием все время, пока я был там; это было справедливым возмездием за сплетню.