Тогда все, ради чего стоило ходить на репетиции, изучать историю и литературу, готовить себя к жизни, сразу же потускнело бы и можно было бы превратиться в скептика: «Подумаешь, театральный институт!.. Артист! А я тебе, отец, скажу: клоунада. Если хочешь знать, то лучше на факультет физики пойти. Физика — это наука двадцатого века. Физик-атомщик… Или пилот. Дорога в космос. На какую, Татьянка, хочешь звезду? На ту, которая поярче, рядом с Полярной? Пожалуйста! Только один кусочек? Ха-ха-ха, да я тебе отколю половину от нее и привезу в подарок ко дню рождения. А вообще нам не к чему сидеть на земле. Там просторнее! Целина! До меня еще никто там не появлялся, ничья нога не ступала. Все гладкое, блестящее, золотое. Татьянка, не упорствуй, честное слово, да какой там риск, я уже не впервые летаю и — как видишь — жив, здоров…»
Сашко вдруг почувствовал: если сейчас, в этот же миг, не отважится поговорить с отцом, то все пропадет, потому что его счастье висит на волоске. Потом может быть уже поздно! Немедленно, сей же час!
Он направился к отцу, спускавшемуся как раз в партер.
— Отец, — сказал, потупивши взгляд.
— Ну? — насторожился Антон Петрович.
— Я давно хотел сказать… женюсь.
Антон Петрович поглядел на его пышущие жаром щеки, на дрожащие губы и с некоторой иронией спросил:
— Это из какой пьесы?
— Я не шучу. Правда, я женюсь!
— Прямо сейчас, в эту же секунду?
— Не смейтесь, отец.
— Может быть, подождешь хотя бы до конца репетиции?
— Вы со мной, отец, шутки не шутите!
Антон Петрович искренне рассмеялся, отстранил с дороги сына:
— Ну, иди, иди, жених!
— Отец!
— Я сказал — иди… — повторил нестрого отец.
Юноша побежал за кулисы. Татьянка схватила его за локоть, она не узнавала своего Сашка.
Хотя этот разговор между отцом и сыном произошел в партере, без свидетелей, однако каждый, кто видел, как Сашко стремительно побежал за кулисы, понял содержание разговора между отцом и сыном. Режиссер укоризненно покачал головой и, остывая после спора, предложил:
— Хватит, товарищи. Продолжим репетицию. На чем же это мы?.. Давайте со второй картины.
Картина вторая
Черный, загадочный, таинственный мир во весь простор, только посередине сцены две освещенные прожектором фигуры: Ц а р ь и Е п и с к о п. А за ними притаилась жизнь, будто незаконнорожденный ребенок.
Ц а р ь (спесиво). Я — Король, Царь, Император. Ни английский, ни французский, ни русский. Я — всемирный повелитель. Из мелкого князька я вырос и расширил свою власть на все племена и народы, мне покоряются все континенты, в моих владениях никогда не заходит солнце. Я казнил многих, кто не подчинялся моему закону, и этим я утвердил на земле мир и спокойствие. Я вселил в души людей страх и смирение.
Е п и с к о п. Я не Иннокентий Третий, не Григорий и не Ришелье. Я глава всей церкви. Данную мне великим нашим пророком власть я употребил на упрочение и расширение святой веры для всех народов и племен. Я утвердил на земле богобоязнь, покорность и любовь. Я зажег свет доброты в сердцах людей, и меж людьми воцарилась любовь…
На сцену, неслышно ступая, выходит С и д о р я к в одежде духовника.
С и д о р я к. Вы — братоубийцы и отступники от правды.
Ц а р ь и Е п и с к о п (кричат). Кто ты такой, ничтожный человечек?!
С и д о р я к. Я поборник правды, которую вы попираете ногами.
Е п и с к о п (обращается к царю). Это еретик Ян Гус.
С и д о р я к. Сегодня я Гус, а завтра встану против зла и неправды в ином образе.
Е п и с к о п. Под суд еретика!
Я н Г у с. Я охотно пойду под суд, чтобы доказать всем истину… Я подданный его светлости короля Сигизмунда и без его охранной грамоты не отправлюсь в Констанцу.
С и г и з м у н д. Я даю тебе охранную грамоту.
Растекается по сцене свет и вырисовывается новая картина — Вселенский собор в Констанце. За длинным столом — С и г и з м у н д, Е п и с к о п, д у х о в н и к и, с в е т с к и е р ы ц а р и. Из-за сцены, где собрались участники собора, раздаются голоса: «Голосовать! Голосовать!»
П р е д с е д а т е л ь с т в у ю щ и й. Приступаем к голосованию. Первым голосует курфюрст Людовик.
Л ю д о в и к. Гус заслуживает наказания, но нельзя посягать на его честь и жизнь… Поднимаю свой голос за освобождение Гуса. «Да!»
Э й н б е к к е н. Здесь, в Констанце, на весь мир представляется такое зрелище, какого наш брат должен стыдиться. Буду считать это происшествие позором… Голосую за свободу, честь и жизнь… «Да!»