Он дополнил:
— Под музыку колоколов.
Это было невероятно, с самого раннего утра он слышал эту мелодию и только сейчас осознал — звонят колокола. Потом все время до самого вечера ему слышалось: ти-лимм-бамм-бомм, ти-лимм-бамм-бомм…
— Где выходить?
— На безлюдном острове.
— Вон он, наш остров, сойдем?
— Нет, это безлюдный полустанок…
Ехали по горной долинке.
Внезапно поезд остановился посреди поля, заскрежетало железо, послышались резкие голоса. Похрустывая щебнем, побежали проводники. Они торопились к паровозу, сплошь закопченному, запыхавшемуся, капавшему на рельсы дегтярно жирным потом. Выходили из вагонов малочисленные пассажиры, их тоже влекло любопытство.
— Что-то с паровозом, — ответил на встревоженные вопросы женщин железнодорожник. — Сейчас наладят, и поедем дальше.
Все присматривались к черному паровозу, пытались отыскать неисправность, остановившую его среди поля.
— Вон капает черное, — заметила одна простодушная женщина. — Котел протекает.
— Да что же это за порядок: какую-то дырявую жестянку выпускают на пути!
— Война…
А паровоз пыхтел и «протекал», железнодорожники встревоженно переглядывались, и уже на обратном пути, когда выяснилось, что паровоз может крутить колеса только назад, кто-то произнес слово «партизаны». И все встало на свои места: беспокойство обернулось страхом, радость — радостью, а шаткая надежда — надеждой.
Пожалуй, мало кто из людей, ехавших такой узкоколейкой, подъезжал так близко, впритык, к войне: еще каких-нибудь сотню-две метров — и она. Разобранные рельсы. Кто там? Партизаны!
Антон и Василинка не поехали назад. Они вышли из вагона, взялись за руки, как малые дети, и пошли вверх по склону горы. Там, за вершиной, как говорила девушка, жили ее родичи. До сих пор об этом никогда не говорила.
— Почему ты только сейчас о них вспомнила?
— Потому что отсюда близко…
Они долго шли бугристой лесной дорогой, вздымавшейся все выше и выше. Девушка устала, ее бледные щеки покрылись румянцем. А земля, расстилавшаяся от края и до края, была их землей — никто не шел навстречу, никто их не обгонял, только ветер лохматил длинные волосы Василинки да теребил юбку…
— Далеко?.. — спрашивал, уже переводя дух, Антон.
— Близко.
— Правда, куда мы идем?
— Не знаю…
Весеннее небо переливалось нежными красками — то голубыми, то зелеными.
«А они шли и шли, и встретился им старый-престарый дед с седою бородой, с мешком за плечами. «А куда вы, детки?» — «Беда нас гонит, дедушка: не дали нам счастья, так вот мы идем его искать. Ты весь свет обошел, не знаешь ли дорогу к нашему счастью?» — «Нет, детки, не знаю, потому что у каждого к счастью — своя дорога…»
— Ты меня, выходит, обманула?
— Обманула.
— Брось шутки шутить.
— Я хочу идти. Все равно куда. Можем и вернуться. Ведь теперь назад — это будет вперед, если повернуться лицом назад. Так, кажется?
— Я тебя не узнаю, Василинка, что с тобой?
— Люблю — и больше ничего… Если бы ты знал, как я тебя люблю! Это чувство во мне впервые.
В село они все же пришли. Оно притаилось в темной впадине. Ветхие хатки сидели над речушкой, у самой церкви, прогревали на солнышке облупившиеся стены. Церковь тоже была не из богатых — стояла обшарпанная до голых досок, пестревшая от птичьего помета, как старое корыто. Вперемешку с козами, курами, собаками по траве бегала голая детвора, делясь со всеми и поживой, и тумаками.
Он даже испугался: первобытное село! И подумал, что это, наверное, Черное, и ручей тоже Черный; и бабка, хлопотавшая возле крайней хаты (чудеса, да и только!), оказалась черной.
— Да что это ты? Что это ты? — всплеснула бабка в ладони, когда увидела Василинку. — Отец прогнал?
— Тетя…
— Не говори мне «тетя»!
Бабка подскочила к костру, дымившемуся посреди двора. Длинные пальцы пламени пробивались из-под поленьев, и лишь тогда, когда бабка переложила поленья крест-накрест, огонь высвободился и скользнул по ее рукам, дотянувшись даже до лица. Антон подумал, что это огонь обкурил бабку до черноты.
— Тетя, я останусь у вас.
Старуха принялась еще сильнее дразнить костер, и огонь грозился многоруко, сыпал искрами, как сказочный дракон; только когда бабка установила над ним на тагане котелок, успокоился.
— Да уж оставайся, чего там! Эге, оставайся, сварю крапиву, и будем полдничать. Постно, а что поделаешь, мясо твой отец съел. И не подавился им, слышишь, хоть глотал сразу и мой кусок!