— Ты скупая?
— Наоборот…
А это твое письмо, паренек, ты не мог заснуть, вскочил с койки, когда было далеко за полночь, писал в нетопленом доме, к утру в тазике вода покрылась легкой ледяной корочкой, ты проломил ее, умылся, а потом увидел себя в зеркале, свое изможденное и почерневшее лицо.
«Дорогая Юленька! Сейчас четвертый час ночи, кругом очень тихо, все умные люди спят. А я не сплю, предо мною тикает будильник. Он тоже глупый. Только что пропел соседский петух, он поет, когда ему захочется, а иногда и вовсе молчит. От мороза потрескивают окна, но у меня на душе весна, вспоминаю, как мы с тобой шли тропинкой по берегу реки меж цветами. Ты помнишь тот первый день? День открытия нашего Сак-Сальвадора. Удивительно, правда? Безбрежный океан, никакой надежды увидеть берег, и вдруг — он! А мы могли проплыть мимо, злой ветер мог погнать нас меж Сциллой и Харибдой. Я сейчас не могу представить себе жизни без тебя. Она была бы просто пустопорожней, лишенной какой-либо целесообразности. Жизнь и в самом деле может оказаться совершенно лишней, если изъять из нее то, что приносит счастье. Тогда она будет схожа с новенькой автомашиной без двигателя или с новыми часами без пружины.
Вчера ребята затащили меня на каток, а я на коньках как неподкованный конь. И смеху же было! Я там видел тебя, ты была в желтом свитере и красных брюках. Едва удержался, чтобы не подойти, но не хотел разочаровываться. Сейчас я радовался бы даже галлюцинации, только бы она приносила тебя.
Экзамен по философии сдал на пять. Никак не ждал — на семинарских занятиях я здорово-таки обозлил профессора. Он мне сказал на прощание: хорошо, когда человек умеет возразить, и плохо, когда он не согласен, но не говорит об этом. Мне еще осталось сдать литературу, а после будешь Ты… Я хотел бы написать тебе много нежных слов, но боюсь быть сладеньким. От природы я с шипами и всегда опасаюсь, что как-то ненароком могу сделать тебе больно. Хочу, до сумасшествия хочу скорее поехать к тебе и считаю дни, как скупец деньги. Остается пять дней — это для меня целая вечность!
Я иногда думаю о человеческой природе, о постоянной жажде: сначала — хотя бы один взгляд, затем — поцелуй, затем… Я же когда-то не желал ничего, только бы знать, что ты живешь на свете, а потом… а потом… Чем все это кончится? Хватит ли этой глубины на долгий человеческий век? Или, может быть, когда-нибудь наступит полное удовлетворение? Нет, этого не должно быть. Этого никогда не будет, Юленька».
— Товарищи, в настоящее время, как известно, в нашей стране число мотивов для разрыва браков очень сузилось, а в перспективе, товарищи, когда осуществится разумное решение проблемы ранних, скороспелых браков, общество полностью освободится от необходимости вмешиваться в чужую семейную жизнь.
— Город Солнца Кампанеллы.
— Я здесь, Кирилл Михайлович, не вижу причин для иронизирования.
— Зачем же рисовать будущее, абстрагируясь от сущности человека? Полагаю, что Василий Петрович женился не на приданом и не подростком. Причина, видимо, в человеческой сущности.
— Человеческая сущность также подвластна эволюции.
— Мой далекий пращур, обнимая женщину, испытывал точно такие же чувства, которые испытываю я в двадцатом веке, и думаю, что космический путешественник будет тосковать по покинутой на Земле возлюбленной так же, как мы с вами, уезжая в длительную командировку.
— Хватит, вы после возьмете слово и выскажете свою мысль.
Семен Иосифович снова разгладил лежавшие на столе листки бумаги, прокашлялся, давая этим понять, что дальше речь пойдет о более интригующих вещах. И действительно, все насторожились в ожидании чего-то необыкновенного.
— Я, товарищи, мало интересуюсь вашей интимной жизнью, я не знаю, чем вы живете после работы. А вот поведение товарища Шестича невольно бросилось мне в глаза. Я не раз видел его в парке, на скамейке, с чужой женой. В обнимку! Вы себе представляете? Это же в конце концов… Я не знаю… Видел, как она выходила из его квартиры… средь бела дня…
Женщины перестали разговаривать.
— Ах, да что вы, Семен Иосифович! Да как же так?..
Оставив калитку открытой, чтобы не задерживаться на глазах у соседей, она вбежала, взволнованная, задыхающаяся, в дом и плечом прислонилась к дверному косяку, будто в это мгновение ее окончательно могли покинуть силы.
— Что с тобой?
— Ничего, дай мне воды.
Потом она повернула в дверях ключ и проговорила:
— Тебя нету дома, пусть звонит кто угодно, — и после этого счастливо улыбнулась своей грустной улыбкой.