— Не знаю. Никто не знает.
— Жизнь имеет свою рецептуру, как, например, украинский борщ.
— Это уже какая-то новая мысль.
— Если в борщ не положить капусту, это варево уже не может считаться борщом.
— А жизнь без горестей перестанет быть жизнью? Так? Весьма странно.
— Совсем не так.
— Получается, что бороться за счастье нет смысла.
— Я не так думаю.
— Но ты так говоришь. Борщ без капусты перестанет быть борщом.
Она поняла, что запуталась в своей философии, и, рассмеявшись, ответила:
— Это капуста — это не горе… так же, как и перец.
— Ловко ушла от ответа.
— …Когда Афродита узнала о смерти своего возлюбленного, она бросилась в горы искать его тело, — продолжала Калинка прерванный рассказ. — Острые камни и колючки изранили ее ноги, сочившаяся кровь падала каплями на землю и обозначала след Афродиты, и там, где проходила золотоволосая богиня, вырастали пышные красные розы, такие красные, как кровь Афродиты… И у меня волосы золотые, правда? Ты вечно избегаешь говорить мне какие-нибудь приятные глупости… И сжалился всемогущий Зевс Громовержец над безутешной Афродитой и стал отпускать Адониса из подземного царства к своей любимой. И радовалась вся природа, когда возвращался к своей возлюбленной прекрасный Адонис.
Вымытый дождями лес зеленел малахитовыми громадами гор, танцевал по склонам, сбегал к речкам, играл на свирели веселым чабаном, а меж ветвей буков солнце уже развесило тонкую пряжу из своих серебряных струн, и ветер касался их легкими крыльями, и нежно-нежно плыла над зелеными сводами храма природы божественная мелодия. Угнетавшаяся непрестанными многодневными дождями, природа одуревала от счастья.
— Милый, ты видишь? Вся природа радуется, потому что юный Адонис пришел из подземного царства Аида к своей Афродите… Поцелуй меня, мой любимый Адонис… Еще… Какая я счастливая, милый. Я хочу, чтобы эти минуты длились вечность, чтобы ты никогда не уходил в царство Аида. Счастье должно быть вечным.
Выступать никто не хотел, все тихо переговаривались:
— Кто его знает… В конце концов проще всего отмахнуться — мол, разберутся сами… без меня…
— Семен Иосифович, пора заканчивать.
— …не понимаю, «мол», недоступно моему ограниченному интеллекту.
— Семен Иосифович, пусть выясняют свои отношения сами, взрослые люди.
— Товарищи, так работать нельзя.
Работа… Каждый, разумеется, работает. У кого это, кажется, у Гавличка Боровского: «Все в трудах — глядите: Делает народ Из навоза жито; Пан — наоборот». Чего от меня хотят? Поймите: не могу! Я без нее не могу.
Она сидела, зажав коленями руки, и плакала; он догадался об этом лишь тогда, когда увидел капельки слез, падавшие с ее ресниц на колени.
— С чего это ты?
— …
— Ну, хватит, милая. Ты же только что была такой счастливой. Давай взберемся вон на ту скалу, ты, кажется, хотела туда подняться.
— Милый, я дальше не могу прятаться, мы должны наконец на что-то решиться.
— Разумеется…
— Ну, не могу, не могу, поверь мне, я все забросила, хожу как полоумная, света белого не вижу, не думаю ни о себе, ни о ребенке. Не могу я больше так, не могу. Неужели мы всегда так и будем прятаться от людей со своим счастьем? Это ведь не жизнь.
Любовь из сферы чисто эмоциональной уперлась в реальную, прозаическую суть жизни — она требовала практических действий. Надо было разрубать узлы, что до сих пор связывали своеобразно сложившуюся комбинацию отношений, надо было вычеркивать целые страницы из прошлого, которое органически вросло в настоящее. А собственно, почему нельзя оставить все в сфере чистых эмоций? Навсегда!
(Свадьба с Юлиной произошла как-то неожиданно. Юлина была далекой, чужой, затем время начало сокращать расстояние между ними. Свадьбу сыграли летом, было «горько», в голове был хмель не от водки, была сладость поцелуев, была праздничность, а после — счастье медовых месяцев…)
Неужели десять лет — такая забытая старина? А что, если и с Калинкой так?
(Тонкими листками календаря день за днем листаются будни, заполненные разными семенными неурядицами, с просветами счастливых недель, радостей и добра. Затем — скучная повесть о первых годах совместной жизни… Наконец — роман о туфлях, машине, телевизоре. Без любви… Роман о серых буднях с естественной развязкой.
Узлы обветшали, истлели, едва-едва скрепляют старое, символически треножат сегодняшнее.)
А если и с Калинкой так?