Семен Иосифович категорически не мог сладить с собой, он в полном расстройстве отошел от свинарника и решительно направился в центр города, рассчитывая еще сегодня успеть поговорить с заведующим ремстройконторы. На улице неожиданно встретился с Титинцом. Тот уже успел выпить и шел в прекрасном расположении духа. В иной раз Семен Иосифович не потерпел бы подобного, но сейчас мысленно сказал себе, что он до крайности измучен и пусть все делают что хотят, и черт с ними. Титинец без единого слова приблизился к нему, пристроился к его шагу и пошел рядом с ним. Семен Иосифович не выдержал молчания и, глядя себе под ноги, спросил:
— Что с тобой, язык водка отняла, что ли? Да, в конце концов, ты здоров?
— Здоров.
— Ну, слава богу, а я уже хотел было звонить в «неотложку».
— Спасибо, мы уже не маленькие.
— Вон как… И вправду выросли.
— Не смейтесь, Семен Иосифович.
— И не думаю смеяться — с серьезным человеком разговариваю.
— Вы не смейтесь, говорю… не то я вам такое скажу… не насмехайтесь, слышите? Не то я такое… Вы не думайте…
Вот черт немой, сейчас пойдет в атаку. Надо опередить, иначе опозорит перед людьми.
— А я, Гавриил Данилович, ничего и не думаю. Ты чудесный парень, очень правильно на собрании… Спасибо, ты умный человек… Только что я был у свинарника. Хорошие кабанчики, ты их не видел? Сейчас иду в ремстройконтору, буду настаивать, чтоб приступали к строительству нового свинарника. Животным нужна сытая и теплая зимовка… Да вот еще морока, у Ольги Алексеевны…
— Я так и думал.
— Ты о чем, Гавриил Данилович?
— Сытую и теплую зимовку… Я вас понял… Спасибо вам, мне ничего не нужно. Считайте, что я вас ни о чем не просил.
— Да что с тобой, парень?
— До свидания, Семен Иосифович.
— Подожди.
Что он, в конце концов?.. Это обидно… Почему вспылил? И что здесь за чертовщина. Я же забочусь о вас, чертовы дети.
В комнате сидел человек в меховой шубе, которую Семен Иосифович уже на ком-то видел, он смотрел на шубу и силился вспомнить, на ком же он ее видел, эту шубу. Человек сидел так, что его лица не было видно, и Семен Иосифович досадовал, что не знает, с кем говорит. Может быть, поэтому его голос звучал немного запальчиво и угрожающе.
«Послушай, — обращался он к незнакомцу, — я рос в бедности и знаю, почем хлеб и соль почем».
«А я вырос в советское время и не знаю, что такое голод, а со слов других этого чувства не ощущаю, и я не могу поэтому с тобой согласиться».
«Но кто ты?»
«Человек».
«Повернись лицом ко мне, я хочу увидеть тебя».
«Зачем? Мы не знакомы».
«Ты что, решил разыгрывать меня?..»
«Совсем нет. Я обычный человек. У меня самое обыкновенное лицо».
Семену Иосифовичу надоела вся эта глупая история, этот пустой разговор с незнакомым человеком, и он вдруг закричал:
«Ты не смеешь со мной шутки шутить, я уже старый человек!»
И проснулся от собственного крика. Потом пояснил жене, что ему приснился плохой сон. Весь день он ходил нахмуренный и молчаливый, в подавленном состоянии.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
собирался пойти по улице Мира, а пошел длинным переулком и вдруг окунулся в разлившийся брод безымянной новой улицы.
Видимо, Пионерская. Все рождается безымянным, а потом получает свое имя. А может, это улица Рождения… И дома на ней совсем как зубки ребенка: два внизу, а два сверху — еще и забором не обнесены, и подходы к ним не вымощены. А ведь небось вытоптаны до седьмого слоя грунта и политы седьмым потом строителей и новоселов, — громоздкое везли на машинах, а мелочь доставляли на себе. Всю мелочь, из которой вырастает дом и которой всегда больше всего другого.