Хотелось прогнать непрошеных гостей. Обидно было до боли. Быстро пошел по узкой дорожке к павильону, знакомый официант вежливо склонил голову, пропуская его к буфетной стойке.
— Очень рад, что вы пришли. Очень! Очень! Здесь сядете или в саду? Я вас обслужу.
— Стакан вина и…
— Вы один? Или?
— …что-нибудь закусить, только поплотнее, я с утра ничегошеньки…
— Есть свежий балык, жареная курица, шашлык…
— На ваше усмотрение. Я пойду в сад.
— Вы знаете, у меня отец заболел.
— Да…
— Был всегда таким здоровым и крепким, а вчера вдруг…
— Сяду неподалеку от шашлычной жаровни.
— Пожалуйста. Вы знаете, я так встревожен, старик никогда ничем не болел.
— Да…
Он вернулся в сад; в тени, падавшей от горы, уже было прохладно, а по полям еще гуляло солнце, обагряло пересохшую землю, досушивало ее до конца. Далеко, казалось, прямо по полям мчались легковые машины, грузовики, автобусы — маленькие, игрушечные, детские. Там, подальше от собственной сорочки, — все казалось маленьким, игрушечным, смешным. Там, в отдалении, — миниатюрная игрушечная копия реального мира, прячущегося под собственной сорочкой. Одним пальцем можно заслонить маленькие смешные автобусы, дома, смешных маленьких людей. Одним своим пальцем, если поднести его близко к глазу.
Какой он смешной, этот официант… «Вы знаете, у меня отец заболел». У него просят ужин и стакан вина, а он… о теще, вывихнувшей ногу, или о свате, разбившемся на мотоцикле. Ах, что за чертовщину вы мне предлагаете и вообще лезете ко мне со своими болячками, неужели вы не видите, в каком состоянии я? Кто мне даст совет, кто ответит, что мне делать? Я сам с собою не могу совладать. Я — раб… Раб счастья…
Бесшумно осыпались красные листья, медленно уходила в ночь старая, горбатая, как верблюд, гора с желтыми заплатами виноградников, с копнами краснолистных черешен, опечалилось, почернело поле, стены далеких домов прикрылись ночным пологом, летний сад «Отдыха» потемнел, и только небо было светлым, слепяще-светлым и по-глупому пустым, и лишь редкие облачка проплывали по нему куда-то на юг.
Не могут, чтобы где-то было пусто, вот и насажали кругом ангелов да святых… Глупости все, конечно. Лучше б коров, овец, коз… Так нет, видите ли, нельзя, все же небо, не пастбище. А в действительности крестьянину было бы сподручнее: выгнал Сивулю и пусть пасется, щиплет голубую травку. Милая, видишь, вон та коровка, самая ясная, то наша. Она недавно отелилась, это знак того, что и у нас с тобой… Мнется, краснеет, А моя, милый, вон та коза, около двух телят… Смешно? Но ведь не смешно же: Близнецы, Рыба, Козерог, Косцы… Не лучше ли крестьянину: Сивуля, Рекордистка, Ласка?.. Смотри, звезда упала, то есть коровка моя, это знак того, что все мои мечты сбудутся и ты будешь любить меня, как я тебя. …У нее чудесное сопрано, шея длинная, лебединая. Оля со своим мужем живут дружно… Поют в два голоса, а парни на гитарах подыгрывают: «Гей-гей, на небе звездочка за месяцем плывет…» Сидят любуются… Пусть сидят, какое мне до этого дело, каждый имеет право. Или надо стеклянный колпак заказать с надписью: «Запрещено! Здесь сидели…» Кто? Безумно влюбленные. Разве не все равно? Он и Она. Юродивый Мишка, министр, король, герцог, тракторист, кандидат наук; сидели Он и Она — Калинка, Пирика, Еленка… Счастье всем светит.
— Пирика, сиди тихо… Сиди, Пирика, тихо.
— Мишка, не смеши.
Тьфу, губы потрескались. У Калинки губы — как лепестки красной розы. Оставила у меня на щеке знак и смеялась: иди с ним домой. Печать любви. Такие знаки нужны, и хорошо, чтобы не смывались, пусть каждый видит — лицо в медалях, значит, влюбленный! А на носовой платок прямо как печать поставила. До сих пор где-то в ящике стола лежит, вот шум поднимется, если жена найдет. Розовые губки любовницы. Я, милый, подкрашиваю только для тебя, тебе же нравится, правда?
— А я вас ищу возле шашлычной жаровни.
— Простите.
— Вы, кажется, в тот раз вот здесь сидели. Ах, нет, вон там, только сейчас вспомнил! А красивая, очень красивая ваша Калинка!
— Милая.
— Знаете, девушки все хорошие и милые. Я вам принес шашлык. Девушки все милые.
— Это признак старости.
— Мне уже пятьдесят третий, я долго держался молодым, отцу уже семьдесят восьмой. Бедняга…
— Спасибо, я сам.
— Пожалуйста, пожалуйста, только вам будет здесь мешать эта странная пара.
— Ничего, здесь спокойнее.
— Вы ждете?
— Кто из нас не ждет?
— Это верно, это верно. Если хотите, от нас можно позвонить, вчера поставили телефон.