…Антон Петрович тогда понимал, что наступил конец. Ничего другого ожидать не приходилось. Везде — капут! Всему капут: надежде, дружбе, вере, любви. Кто шел к Курцу, тот заранее уже был готов только к этому варианту — капут.
Он поцеловал каждого из товарищей на прощание. Молча поцеловал. Вообще что можно сказать в такой момент, когда уже все решено? Дядька Иван проводил его до двери барака, подбадривающе похлопал по плечу: держись, Антон!
Снова была белая ночь, он шел через площадь гордо выпрямившись, как человек, имевший на это право. В этом последнем он должен был проявить все свое человеческое достоинство. Он шагал с достоинством и охватывал мыслью такое, что не вмещалось в слова, так гордо и уверенно идут люди и на венчальную церемонию, и на свидание с любимой, и на трибуну, с которой можно обратиться к молодежи… Куда же шел тогда? Куда? В ту далекую ночь… он шел и не думал о смерти. Это была величайшая победа над самим собой — подняться хоть немного выше той отметки, где тобой распоряжается смерть. Он шел и шел, не видя конца этой тесной лагерной площади…
Так и вошел в невероятную, удушливую теплоту роскошной комнаты. Не тем ли единственным невольным рывком и выдал свою человеческую неуверенность в законности собственного чувства, когда испугался зеркального пола и на какое-то мгновение приостановился в нерешительности. Это не было колебанием: идти или нет? Но это было колебанием: имею право быть человеком или нет? Осмелюсь ли испачкать себя перед всем этим страшным, что блестит: пол, мебель, пианино, сапоги Курца, его глаза, золотые коронки зубов…
Сильный удар в затылок, от которого он едва удержался на ногах. Заставив себя улыбнуться, он сел в мягкое кресло, чем вызвал у Курца немалое удивление. Видимо, он в первый раз видел заключенного, дошедшего до такой наглости. Курц долго смотрел на него, словно встретился с чем-то загадочным, потом неожиданно, будто обращался к коллеге более высокого ранга, на ломаном русском языке попросил его:
— Будьте добры, пересядьте вот на это кресло.
Антон пересел. Потом пил водку, ел что-то очень вкусное, курил хорошие сигареты, слушал воспоминания Курца о молодости, кажется, даже сочувствовал ему, когда тот жаловался на судьбу.
Нужно было время, чтобы опомниться, добраться до сути всего, что произошло. Вернувшись в барак, он всего себя — к удивлению всех заключенных и друзей — выложил в едином крике души: что такое?! Не нашел ответа даже тогда, когда заметил недоверие во взглядах друзей, молчаливую замкнутость перед ним. Потому что все же это было не только коварство Курца.
Но что же тогда?.. Курц и добропорядочность в одном обличье?.. И он же, Курц, самое кровожадное животное…
На следующую ночь Антон наравне со всеми, как пробка из бутылки, вылетел из барака и вчерашнюю триумфальную дорогу своего Человека проделывал на четвереньках — под ледяным взглядом все того же Курца, под лай овчарок. И словно камни в пропасть, падали воспоминания из вчерашних рассказов людоеда. Неустроенное детство, обиды, нанесенные людьми, и так шаг за шагом… Все это выглядело слишком банальным, каким-то упрощенным, неоднократно повторяемым в разных романах…
Только бросив взгляд на все с огромной временной дистанции, из другой обстановки, Антон Петрович нашел для себя ответ: д р у г о й м и р.
И сейчас, прослеживая психологию становления нового Царя из задуманной дядькой Иваном легенды-драмы, он до конца понял, как на одном берегу жизни вырастают людоеды, а на другом — жертвы. Из одного и того же человеческого материала.
Дядька Иван задумал свою драму, чтобы утвердить: создает человека не человек сам по себе, а человечество, не биологическое развитие человека, а социальная среда, естественно-исторический процесс…
А со сцены — голос ведущего:
«Становится Мститель Царем… Чернокнижником… И тут же отбирает у людей свет, и они снова блуждают в темноте по горам и долинам, сокрушаясь: «Мы уже здесь были». А Царь, живя в счастливой стране, где все дышит добротой и любовью, сам забавляется, издевается над людьми.
Он силой отбирает у своего сына невесту — красивейшую девушку Малу — и сам женится на ней. Сын Эммануил — незаконнорожденный — впадает в ярость и клянется отомстить за такое своеволие и надругательство над собой и своей невестой. И нашел он себе Помощника и пошел против Царя…»
Кирилл Данилович Волынчук, игравший Помощника, был похож на старого угрюмого льва: большая седоволосая голова, серые глаза, прятавшиеся под густыми бровями, широкая грудь, медлительность и могучесть в движениях. От природы молчаливый, он шел, казалось, по своему обособленному миру, и окружающие редко обращали на него внимание.