Насмешники умолкли, смотрели один на другого: кто будет первым?
— Видишь, Женщина, здесь некому осудить тебя. Теперь иди».
Ольга Лукинична скользнула синим взглядом по лицу Литвака — Эммануила и снова — уже не впервые! — почувствовала томительно тревожное, радостное чувство в сердце своем и поняла, что вот-вот спадет с нее иго недоступности. Чтобы не поддаться этому чувству, внимательнее сосредоточилась на действиях героини, уже обманутой своим мужем: «Я его ненавижу! Он не заслуживает моих мучений…» Но чувство к Литваку возвращало ее к сугубо личному, и она невольно глубоко вздохнула. И это получилось у нее, у Ольги Лукиничны, не только естественно, но и очень кстати.
Она как-то смущенно покидала сцену. Эммануил проводил ее пристальным взглядом, а затем спохватился:
— И я пойду…
В эти слова Литвак вкладывал особый смысл и произносил их, как ему казалось, не совсем тем тоном, которого требовала ситуация, сложившаяся на сцене по ходу пьесы.
…Они возвращались с именин, была тихая поздняя ночь, по воде пробегал ветер и шелестел в прибрежных кустах, а в небе слышалось курлыканье осенних журавлей. Ольга Лукинична рассказывала о своем Володе и будто медленно приближалась к собеседнику, словно собственными руками разбирала стену, стоявшую между нею и Литваком.
— Каждый раз, уходя из дома, он целовал меня и говорил: до свидания, Оля. Я всегда выходила за ним на крыльцо и ждала, пока он, прежде чем выйти за ворота, помашет мне рукой. А в тот раз я почему-то не пошла за ним, не помню сейчас, что меня задержало. Я не суеверна, поверь, совсем не суеверна, а все же до сих пор не могу простить себе. Часто думаю: если бы я тогда вышла на крыльцо, трагедии не произошло бы…
— Это ты напрасно. Не надо себя мучить упреками.
Он сообразил, что стена разобрана до основания, и почувствовал, что может взять Ольгу под руку, однако, когда коснулся ее локтя, она посмотрела на него с удивлением, и он опустил руку, пошел на расстоянии. Дальше, до центра города, шли молча.
Вся площадь играла, переливалась неоновыми огнями, на вывеске универмага «Березка» две первые буквы не светились, и Ольга прочитала вслух:
— «…резка».
Литвак улыбнулся и проговорил:
— Звучит почти как «розга». Только для кого.
— Что — для кого? — не поняла она.
— Розга по созвучию, думаю только — для кого?
— А-а-а… — рассмеялась Ольга. — Видимо, для тебя… И для меня.
Затем она продолжила разговор, говорила, что не хочет жить у сестры, под опекой, и думает куда-нибудь уехать. Все равно куда, только бы не чувствовать себя иждивенцем. Она говорила, что у каждого человека, а у женщины особенно, должно быть развито чувство собственного достоинства, даже внутренней гордости.
— Я тоже поеду, — вызвался Литвак.
Именно этот момент переживал он каждый раз, когда говорил на сцене: «Я тоже пойду», потому что звучало в этих словах: «Поедем вместе».
На это он впервые в душе решился, потому что не мог забыть давнишнюю обиду и разочарование.
…Он тогда учился на последнем курсе театрального института, а она только была зачислена на первый. И все же разница не очень большая. Тогда он готов был идти на все: клясться в верности, умолять, убеждать, обещать все на свете… Но случилось так, что дороги их разошлись.
А теперь, когда Ольга Лукинична, уже овдовевшая, снова повстречалась (понял: не случайно!) на его пути, он уже находился на том уровне зрелости, когда к прошедшему возвращаются очень редко. А она и не знала, как случилось, что тогда они разошлись, потому что более близким для нее был Литвак, по-дипломатически осторожный, умный и холодно-уравновешенный, нежели неугомонный, легкомысленный в своей смелости летчик Володя, который и в любви оставался по-мальчишески безрассудным. И после свадьбы у Володи не проходила эта неосмотрительность, наоборот, становилась более заметной, и только в замужестве Ольга полюбила его самоотверженно, всей душой своей, потому он и до сих пор оставался в ее сердце и невозможно было потеснить его, чтобы сполна найти место для другого. Но ведь именно в расчете на этого другого она и приехала сюда.
В первый же вечер ходили в кино, потом долго прогуливались по городу, вспоминали студенческие годы, но абсурдность ее поступка для нее становилась все яснее, потому что в их разговоре постоянно и непременно присутствовал Володя…
Литвак это чувствовал, но делал вид, будто ничего не замечает. Верный своей рассудительной натуре старого холостяка, он не делал никаких решительных попыток ни к тому, чтобы уйти восвояси, ни к тому, чтобы приблизиться к ней. А однажды, между прочим, обратился к ней на «вы».