«Гляди, как же она оюбит, эта Мими, своего Большого Котяру! — комментирует с усмешкой Теофиль. — Она готова съесть его заживо сырым! Спасите-помогите, она скоро съест меня, эта Мимочка-милочка!»
***
Какое яркое, тёплое и безмятежное Солнце в форме сердца! Какое сердце акации! Люди смотрят на солнечный блик акации, фотографируют его и смеются. Потому что в их мире и в их измерении, любовь — это смешно.
***
Глава 6.
И вот наконец-то мы на каникулах.
Во второй раз.
В этот раз — на десять дней.
И как два года назад, пальмы с длинными жестяными листьями шумят на ветру, махая нам вслед, когда машина ехала по направлению к Барфлёр. …
В первую ночь на каникулах я внезапно проснулась глубокой ночью, — как будто кто-то сильно, но мягко толкнул меня в спину или я случайно пропустила ступеньку, спускаясь по лестнице. Но я не только упала, но и на что-то неожиданно мягкое, и толкнувшая меня рука была ласковой и заботливой, как рука верного и преданого друга. Это был толчок, сопровождающий внезапный переход к счастью, такому заслуженному и долгожданному, к наконец-то начавшимся каникулам. И в эти незабываемые и прекрасные минуты, ещё не зная об этом, я присутствовала при таинстве превращения «завтра» в «сегодня», когда ещё не появилось «вчера», и редкие и драгоценные секунды межвременья, подрагивая, мерцают передо мной, доверяя мне свою сказочную тайну. И хотя я тогда не успела до конца распробовать вкус времени, он ещё долго оставался у меня во рту и был при этом неподражаемым — и незабываемым.
Это было глубокое дно ночи, похожее на дно забытого колодца, откуда можно увидеть звёзды даже в ясный солнечный день.
За пределами дома царила тишина и темнота; даже чайки замолчали и птицы не пели, ещё или уже.
Слабый ночник горел внизу, на первом этаже, рассеивая мягкий и тёплый жёлтый свет, — Теофиль сидел внизу и листал старый справочник по астрологии. Маленькая кухня с камином у стены согревалась в приглушённом свете цвета старого золота и казалась написанной масляной краской.
Наверное, Теофиль так долго мечтал об этих долгожданных каникулах, что когда он рисовал по ночам в своей маленькой студии в восемнадцатом округе в Париже, этот оазис тишины и темноты на берегу Ла-Манша проскальзывал везде, прежде чем обрёл тело, в которое вошла наконец душа, и мечта воплотилась. И теперь творец вошёл в этот новый мир через свои же картины и рисунки, как через дверь, и он увидел этот маленький дом в зарослях деревьев, кустарников и цветов, и увидел он, что это хорошо.
«А, ты тоже проснулась? — спросил Теофиль — Если хочешь, зажги свечу и послушай музыку, только не очень громко, а то люди спят. А мой поцелуйчик?»
Прежде чем снова вернуться спать, Теофиль потушил свечу дном пластиковой бутылки, как он это всегда делал в Париже. И я снова подумала, что вообще-то пластиковое дно должно было растаять от огня, но этого никогда не происходило. А засыпая, я слышала равномерные тихие звуки, напоминающие хриплое шипение, — Теофиль раскуривал свою трубку и её чаша светилась в темноте как капля лавы. Маленькое колеблющееся окошко было открыто, и беззвёздная ночь без единого проблеска света вошла в дом. «А ты слишком одета», — прошептал Теофиль, лаская меня под одеялом. В темноте на полу погасшая свеча застыла в позе танцовщицы, и глухая ночь ещё долго смотрела в окна; пряно пахли цветы и травы под окнами, и ветка розового куста, словно занесённая для того, чтобы постучать в окно, тихо ласкала стекло, прижимая к нему растрёпанные морским штормом лепестки.
Мы спали совсем близко друг от друга, и уже ближе к рассвету я услышала какой-то тихий шум, словно кто-то ходил по галечнику перед домом, и следующее за ним протяжное блеяние.
«У кого-то здесь есть коза?» — подумала я, прежде чем уснуть от счастья ещё крепче. И время стелилось ковром, и всё, что было, было хорошо.
И начался первый день, вышедший из звёздного хаоса, уютно свернувшийся в космических объятиях. Отправившись в бесконечное путешествие, иногда мы оборачиваемся, чтобы увидеть тех, кого мы оставили позади нас, как одежду купальщика на пляже, чтобы вспомнить, кем мы были раньше. Но единственное, что мы видим. это только пустая равнодушная суша, и для тех, кто отправился в путешествие, чтобы добраться до Солнца, уже невозможно вернуться назад. Они отправились совершать невозможное, добраться до линии горизонта. А что, если всё то, что было у нас раньше, было на самом деле нереальным, как мираж в пустыне, и мы верили в него потому, что не видели и не знали ничего другого?