Как можно любить кого-то — и при этом ненавидеть его улыбку?
Смерть — или возвращение с каникул.
Смерть прежней жизни, потому что жизнь на каникулах закончилась. Последние ночи проходили под изредка проскальзывающую колыбельную кораблей. Она больше не звучала всю ночь, потому что в порту было много гуляющих и почти везде горели огни. Скоро сказка должна была закончиться, и всё вернётся на свои места.
Мы вернёмся в Париж, к себе, и он облегчением закроет за мной дверь, потому что любая сказка должна закончиться, и всё снова вернётся на своё обычное место.
Ровно в полночь карета превратится в тыкву, нарядное платье — в лохмотья, принц выгонит оставшихся придворных и с радостью закроет за ними дверь, искренне радуясь, что принцесса-оборотень как-то уехала от его дворца, что подальше, и его дверь откроется для неё ещё нескоро, а Золушка снова пойдёт искать себе очередную ночлежку по всему бескрайнему королевству.
Поэтому возвращения в Париж с нетерпением ждал только Теофиль, а не я.
Ему предстояло потерять только то, что он хотел, — а мне предстояло потерять вообще всё.
«Почему мы не можем остаться ещё немножко?» — спросила я Теофиля.
«Я понимаю, что ты хочешь остаться здесь ещё, потому что у тебя в Париже нет занятий, а у меня — есть. В отличие от тебя, я не живу всё время на каникулах, у меня дела есть, — ответил парижский Теофиль, собирая сумки для отъезда, — хотя здесь и правда очень хорошее место, — ответил нормандский Теофиль со вздохом.
«Если мне нечем заняться, это не значит, что я на каникулах, — как ни странно, но меня его слова почему-то задели, — и за то, что я ничего не делаю, надо сказать отдельное спасибо Франции, она мне ничего делать и не даст.» «Не беспокойся, — ответил не знаю какой Теофиль, — он у тебя будет, этот статус, и тогда займёмся делом».
***
Последний раз. Перед тем, как всё закончится. Но сегодня — сегодня всё ещё продолжается. С тех пор, как мы приехали, Теофиль каждый день поливал растения в саду перед нашим домом, и особенно горшок герани на подоконнике.
Ко дню нашего приезда цветок почти завял, и теперь Теофиль заботился о нём больше, чем обо всех остальных растениях.
«По-моему, до нашего приезда никто эту гурань не поливал, — сказал Теофиль, щедро поливая посвежевшую герань, — куст почти полностью засох».
«А когда мы уедем, кто будет ухаживать за ним?» — спросила я Теофиля.
«Не знаю, наверное, хозяева, или другие приезжие», — ответил он равнодушно. Вечером я смотрела в последний раз, как Теофиль поливал наш сад, по привычке особенно много внимания уделяя спасённой герани, и тоже в последний раз.
Закончив с поливкой, он осторожно потрогал трогал землю в горшке с геранью, как мать трогает лоб больного ребёнка. Земля в цветке, горячая или холодная, как лоб ребёнка. И завтра уже ничего этого не будет, равно как и странных ночных историй с ночными привидениями, которые в темноте что-то искали в буфете на первом этаже, но сразу же затихали, когда кто-то спускался со второго этажа или зажигал свет. Поэтому со второй ночи, проведённой в нашем доме, мы спали с ночником, оставленном на первом этаже, словно живущее там привидение боялось темноты, — или просто искало покоя, который могло найти только при свете. И только невидимая лиса с неожиданно тяжёлой и нелисьей поступью, всё равно иногда проходила под окнами дома, на границе полосы света от фонаря, и долго ещё все собаки облаивали её из своих дворов, пока она — невидимая — не исчезала бесшумно там, откуда и пришла.
В день отъезда всё утро шёл дождь, а ближе к обеду небо неожиданно прояснилось, и под окнами нашей комнаты дрожали посвежевшие розовые цветы, влажные и чистые. Луч Солнца упал на абажур и разбился на тысячи маленьких разноцветных отблесков и искр, которые заполнили собой всю комнату. А на нашей уже заправленной постели, с которой были сняты все постельные принадлежности, лежал свежий сорванный розовый цветок, хранящий тепло вернувшегося солнца и ещё влажный после дождя. Дом, который я успела полюбить и который уже считала нашим, прощался со мной навсегда.
Больше мы в него никогда не возвращались.
Никогда...
в жизни.
Глава 7.
Скоро начнутся каникулы.
Спустя ещё год в париже, после ожидания вызова в Комиссию (Комиссия обжалования беженцев), всё ещё продолжая делать то, что Теофиль называл «бетонным досье». И то, что у меня вызывало энтузиазм и предчувствие успеха и победы, — я ведь работала на будущую жизнь, которая обязательно скоро наступит и будет замечательной, ведья этого заслужила! А как же может быть иначе у хороших людей, которые работают и стараются? — вызывало у Теофиля всё большую скуку, раздражение и начинающееся равнодушие.