«Скоро ты получишь статус, — говорил Теофиль на терассе в кафе, — и ты сможешь записаться в Сорбонну, ты уже потеряла год учёбы, с этим грёбаным статусом, а потом ты сможешь работать и найти собственное жильё.»
Его последнее предложение, по поводу жилья, мне очень нравилось, потому что как раз его-то у меня и не было, равно как и ничего другого, но вот идея по поводу Сорбонны мне не нравилась совершенно. После того, как я проучилась пять лет в университете в России, у меня больше не было никакого желания снова играть в маленькую девочку и снова садиться за парту. Больше всего мне хотелось наконец-то начать «жизнь больших», которую, как я считала, я уже давным-давно заслужила, равно как и любовь Теофиля, и счастье, призвание…и долгожданное создание семьи с ним же, потому что лучшей женщины, чем я, Теофилю просто было не найти, и я была уверена, что смогу наконец-то помочь ему поверить в своё счастье. Но долго, как же долго идёт время в вынужденном ожидании, даже — или особено — для того, у которого есть все необходимые для жизни качества и таланты, когда ты твёрдо знаешь, что ты жизнь ни за что не разочаруешь!
Поэтому я ничего не говорила, когда Теофиль в красках расписывал самому себе, как я буду студенткой в Сорбонне и жить в студенчестком общежитии, и время от времени приходить к нему.
Значит, у меня, вернее, у нас будет всё-всё, чего только может душа пожелать, и даже ещё больше; может, даже будет и так, что когда я буду выходить из главного здания парижского университета, Теофиль будет встречать меня с цветами, или нет, даже ещё лучше без цветов, и ждать в стороне, когда я наконец-то замечу его, и я обязательно сразу же его замечу, как можно заметить яркий солнечный свет даже с закрытыми глазами… А потом я найду себе работу в Париже, и мы купим маленький домик в Барфлёр, неподалёку от океана, но не на саомм берегу, чтобы во время прилива не затопила вода, и у нас обязательно будут дети, и большая семья, и наконец-то у нас будет то, о чём я мечтала уже давно, — настоящая и вечная жизнь на каникулах для нас обоих. Господи, как же всё может сложиться-то хорошо!
«… А потом, — изредка, но не слишком редко, мы будем все вместе приезжать в Париж, и завтракать, обедать и ужинать на балконе, среди растений и цветов, которые мы посадим вместе и которые на этот раз уже не завянут, потому что я буду за ними следить, и смотреть на потрясающий вид, открывающийся с балкона… Кажется, что летишь на крыльях, как чайка. залетевшая в Париж, и по одно крыло — все соседние дома, видевшие самые прекрасные и легендарные моменты Парижа, а по другую — холм Монмартра с Сакре-Кёр, с которого видно Эйфелеву башню и парк Бют-Шомон, и только сердце покоится между двумя раскинувшимися крыльями… А потом мы снова вернёмся к нам, в Барфлёр…»
«…И когда ты наконец-то получишь этот чёртов статус, ты покончишь со своим бездельем и пойдёшь учиться в Сорбонну. Там тебе дадут место в общежитии и тебя больше никто не выгонит. И ты больше не будешь обязана приходить ко мне ночевать, что вот, Теофль, меня снова выгнали и мне опять некуда идти…»
Самый лучший способ избежать конфликта в диалоге — это отсутствие диалога. Когда каждый, по сути, разговаривает сам с собой, только по очереди.
***
В течение года, проведённого в Париже без каникул, я учила Теофиля быть мужем, в то время, как Теофиль учил меня быть любовницей.
Завтра вся учёба закончится.
Завтра будут каникулы.
В течение двух недель мы будем вместе, — действительно вместе, а не так, как хотел Теофиль.
Завтра больше не будет ни Парижа, ни одиночества, ни ожидания статуса политического беженца и бомжа по совместительству.
Завтра небо будет безоблачным.
... Пахнет раскалённой землей и утомлёнными жарой травами.
Ползучие растения и сочные колючки с крепкими стеблями цепляются зв ноги, крупные сладкие ягоды дикой голубики свешиваются на извилистую и пыльную тропинку, пробивающаюся между непроходимыми зарослями кустарников, обрызгивая неосторожных путников пыльцой и сладким липким соком. Мы собираем их и едим, в полном одиночестве и тишине под бескрайним горящим небом, поблёкшим и выцветшим от жары.
Кукурузное поле осталось позади, как и дом тётушки Теофиля, Терезы, которую он очень любил, — но и от которой тоже по каким-то обстоятельствам держался подальше.
И хотя она была, наверное, единственным и самым близким человеком в его детстве, юности, да и потом, уже во взрослой жизни, жизнь разлучила их. Вскоре позади нас исчезла и маленькая деревенька Ивто-Бокаж, с маленьким домом с голубыми ставнями. Когда-то, давным-давно, это был дом Теофиля, где прошло его детство, и где мирно, в любви и дружбе жили его тётушка и многочисленные дяди; вот на то поле они ходили работать все вместе, а вот там — маленькая пристройка для кухни, где он любил мыться в бочке около жарко натопленого очага. И этот же очаг служил для того, чтобы печь хлеб, — в семье привыкли всё делать для себя сами, и каждая поездка в город была ещё и долгожданным праздником, а не только для того, чтобы купить необходимое. А окна с голубыми ставнями всегда были открытыми, и уже постаревшая тётя Тереза любила часто сидеть перед ними, — и Теофиль безошибочно понял, что осталось уже недолго, когда услышал и увидел, как к окну с голубыми ставнями часто прилетают птицы и стучат в окно, и Тереза открывает им и разговаривает с ними. И говорит, что теперь придёт уже совсем скоро.