А вскоре смерть разлучила Теофиля с тётушкой Терезой ещё больше, чем до этого их разлучила жизнь, — и на этот раз уже полностью и окончательно. И добрая тётушка Теофиля, которая в детстве практически заменила ему вечно занятых взрослыми делами и мать, и отца, и вырастившая его вместе с двумя его младшими братьями и, казалось, на всю жизнь оставшаяся "ненастоящим взрослым", сдержала своё слово, и потом уже совем скоро была заупокойная месса в маленькой церквушке Ивто, - она ведь была всегда доброй, честной и простодушной и не обманывала никого и никогда.
Он вспомнила, как один раз, давным-давно, ещё в молодости, когда были живы его родители, он приехал к своей тётушке Терезе; каникулы в деревне в доме его детства всегда проходили хорошо. Но во вторую или третью ночь Теофилю начала сниться какая-то незнакомая старушка. Маленькая, в белом чепце и чёрном длинном платье под кружевной шалью. Старушка что-то шептала и показывала пальцем куда-то перед собой. Что это была за старушка и чего она хотела, Теофиль, разумеется, не понял. Весна, лето и осень в деревне за повседневными хлопотами прошли быстро. Теофиль помогал старой тётке собирать урожай; он по-прежнему занимал ту же самую комнату, и маленькая старушка, одетая, как для воскресной мессы, снилась ему регулярно.
"Там, за кроватью..." - различил он однажды её шёпот. Здоровому молодому мужчине отодвинуть тяжёлую дубовую кровать было совсем нетрудно. Там, в щели между полом и стеной, лежал старый нательный крестик с оборванной петелькой. Очевидно, старушка приходила за ним.
"Ой, да это же крестик моей кузины, Жанны! - воскликнула тётушка, увидев находку. - Жанна с ним никогда не расставалась. Когда она умерла, её хотели похоронить с крестиком, но его так и не нашли". Старое кладбище Ивто около маленькой покосившейся церкви заросло травой. Племянник не понёс нашедшийся крестик на могилу, а отдал тёте Терезе. А свою незнакомую тётю Жанну он не видел больше никогда.
...Теперь уже давно окна с голубыми ставнями закрылись, и теперь Теофиль увидел, как их открыли совершенно другие, чужие люди. Чужая собака, а вовсе не та, с которой Теофиль в детстве играл в охоту на стадо коров, облаяла чужих людей с порога чужого дома, и чужой мальчик вышел из чужого дома, взял чужую собаку на руки и ушёл вместе с ней в пристройку, где раньше была печь для хлеба. Кукурузное поле осталось далеко позади нас, как и дом тётушки Терезы, и маленькая деревушка Ивто-Бокаж тоже исчезла, растворившись в поблёкшем знойном мареве. И лёгкийц раскалённый ветер не приносил запахи и свежесть морского бриза — деревня была в глубине материка, и моря поблизости не было. (Деревня Ивто-Бокаж находится неподалёку от Валони, последней остановки поезда идущего из Парижа в Шербург. На поезде примерно двадцать минут езды. Примечание автора.)
«Зря я вернулся сюда, — сказал Теофиль, когда мы направлялиь к вокзалу Валони, — и не нужно было продавать этот дом с голубыми ставнями. Теперь там всё изменилось и ничего прежнего уже больше нет. И вдобавок, они срубили огромный орешник моего детства. Это было ещё совсем молодое дерево, и он бы ещё жил и жил. Если бы я это знал, ни за что бы сюда не вернулся.»
Он сунул руку в карман, чтобы достать пакет с табаком, и что-то выпало у него из кармана и упало на пыльную дорогу, покрытую мелким гравием. Это был маленький зелёный листик, почти не тронутый жарой, который я сорвала на память для Теофиля, когда мы были рядом с домом его детства, с большого куста, который рос прямо перед калиткой его дома.
Это был листок в форме сердца, — и только потом, когда Теофиль подобрал его, мы неожиданно увидели, что листок был продырявлен ровно посередине и напоминал непоправимо раненое сердце.