«Да, воскресенье. А завтра — понедельник. И мы возвращаемся в Париж. Я так хотела бы, чтобы мы остались здесь ещё немножко…»
«Это верно, здесь сейчас такая хорошая погода… — ответил парижскй Теофиль — Ты хорошо знаешь, что у меня в Париже моя квартира, мои занятия… Я не могу делать всё, что захочу. Я не как ты, у меня есть обязательства». Я смотрела на море, чьи беззаботные волны ласкали берег, доверчиво открывшийся во время отлива и подставляющий свои слегка извилистые линии под его нежные тёплые ласки.
Значит, всё на свете нужно заработать и заслужить, думала я. И я заработаю и заслужу, во что бы то ни стало. И когда у меня будут документы, будет работа и квартира и, возможно, будет жильё здесь, в Нормандии, уже другая я вернётся снова сюда, и вспомнит сегодняшний день, — и не сможет даже сказать, когда это вообще было, настолько это всё было давно. Право оставаться во Франции, право работать, право жить, право быть любимой и право иметь семью — это совершенно не естественно и само по себе не даётся. И не дастся никогда. За всё нужно платить.
За всё назначена своя расплата.
За достижение того, чего ты хочешь, идёт расплата за грехи. Потому что, скорее всего, вести себя так, как хочешь, и добиваться того, чего ты хочешь — грех.
Не грех — это отдавать всё, что тебе дорого, первому встречному, а также подставлять левую щёку тому, кто ударит тебя по правой.
Не грех — потерять всё, что не хочешь отдавать, никому и никогда.
Грех — любить себя, а не первого встречного.
Грех — любить своих ближних больше, чем своих врагов.
Грех — бороться, потому что нужно только терять, отступать и уступать, но тогда одним сплошным возмездием станет вся жизнь.
Значит, за всё будет расплата, и я к ней готова.
Я буду грешить, буду бороться и буду расплачиваться, чтобы выдрать у жизни право на то, чтобы просто жить.
И не радоваться тому, что для других людей нечто совершенно естественное, как какой-то нечаянной и незаслуженной милости.
Потому что даже если я этого и правда не заслуживаю и недостойна, я буду грешить, бороться и расплачиваться, сколько положено. Расплата за преднамеренные грехи — это единственная цена успеха. Это как подсчёт денег перед походом в магазин, когда готовишься совершить важную и серьёзную покупку.
Только в жизни за всё платят не как в магазине деньгами, а расплатой и искуплением. Выходит, мы все постоянно торгуем с Богом и он продаёт нам то, чего мы хотим, а взамен, ввиде принимаемой оплаты, просто наказывает нас.
Никакой справедливости, никакого милосердия никогда и ни с кому, - просто торговля.
Зачем тогда, интересно, молиться о прощении грехов, - если мы никогда не молимся в магазине, чтобы нам что-то дали бесплатно?
Расплата за проведённые каникулы, например, будет завтра вечером, когда я снова буду искать ночлежку.
Выходит, каникулы тоже были грехом.
Осознанным грехом, от совершения которого я бы ни за что не отказалась.
Он был таким прекрасным и богатым, этот последний день каникул…но впоследствие, уже в Париже, когда я пыталась что-то вспомнить из этого дня, я могла вспомнить только Солнце. А может, только Солнце и ничего больше — это и есть всё то, что нужно вспоминать о времени, проведённом на каникулах?..
***
Сидя напротив меня, Теофиль пьёт белое вино, в ожидании блюда устриц.
Солнце.
Солнечный свет над Барфлёр.
Голоса отдыхающих, детский смех. К ресторану подъезжают гружёные машины и начинается неторопливая разгрузка. Кто-то рассматривает незначительные вещицы, спрятанные в маленьком тенистом переулке, идущем от ресторана «Кафе Франции» до нашего дома, которые спрятаны там и появляются только для тех, кто проводит там каникулы. Из кухни, расположенной внутри помещения, за залом для посетителей, доносятся восхитительные ароматы.
Я пробую запомнить блюда и запахи, которые были в Барфлёр, и запах мидий, жареных с рисом и луком, которые мы приготовили с Теофилем в нашем доме, а потом угли погулять и забыли включить вытяжку, и когда мы вернулись, этот запах верно ждал нас на кухне. Самое лучшее в любви, это знать, что тот, кого ты любишь, существует и тоже любит тебя, а значит, ты существуешь тоже, хотя бы и только в его воображении. Но после каникул всё уже по-другому, даже если что-то и похоже на то, что было раньше.
Потому что параллельные линии, даже сливающиеся в одну и полностью одинаковые, не пересекаются никогда.
И только парижские чайки, смеются над солнечными зонтиками в кафе, потому что они знают, что всё остаётся и ничто не исчезает никогда.
***
Полу-лето и полуосень в начале октября в Париже. После окончания каникул в Париже по-прежнему продолжалась летняя жара, но он ещё казался каким-то непривычным и мутно знакомым городом, только жару я знала совсем недавно и в другом месте. Возвращение в коммунальную квартиру и новое привыкание к дозированному отсутствию Теофиля. Дни и ночи в маленькой коммуналке, совершенно не приспособленной и непригодной для жизни, особенно если в однокомнатной квартире с американской кухней живут четыре посторонних человека. И особенно после возвращения с каникул.