И ещё, — друзья, это что-то близкое, но при этом вполне свободное, типа Марианны с почтовых марок, говорящих о свободе, равенстве и братстве, у которой нет ничего, кроме одного профиля, как на чеканной монете.
В КАДА не говорят о любви. В КАДА не говорят о каникулах. КАДА — это для отбросов, с которыми обращаются, как с отбросами, и которых без промедления выбросят на улицу к отбросам, если те посмеют заявить, что поедут на каникулы и у них есть любовь.
Хочешь поехать на каникулы? Хорошо вам провести время; но обратно можете не возвращаться: если вы будете отсутствовать в КАДА всё это время, значит, вам есть куда идти.
А каникулы всегда заканчиваются. И вернуться туда, где я провела всё это время, уже невозможно.
Потому что какникулы закончились.
У тебя есть любовь? Мы очень рады за вас; значит, вам есть куда идти и к кому. Освободите место для того, кто один на всём белом свете и у кого место будет иначе только в метро на картонке.
Любовь — это нечто такое, прекрасное, эфирное и неземное, что питается короткими встречами, безоблачным небом и жизнью без проблем, а также одиночеством и моим отсутствием.
А у меня была любовь, но при этом идти было некуда и не к кому.
Даже не так, — время от времени я могла прийти к любви.
Прийти в любовь, расположенную в крохотной однокомнатной квартире на седьмом этаже в доме-корабле, где всегда светит Солнце и где небо всегда безоблачное, где всегда есть крпкий и чёрный горячий кофе в кукольных чашках и всегда поют птицы.
И где всегда ждут момента каникул или, приев вместе на пару минут, с сожалением вспоминают каникулы, которые только что закончились, и не оставили после себя ничего, кроме фотографий.
Там, на фотографиях, навсегда оставалась другая я, — та, которая навсегда оставалась на каникулах и которой уже ничего и никогда не было нужно.
Скорее всего, для тех, кто жил от КАДА, не так уж всё и было категорически запрещено; вот только Теофиль думал по этому поводу иначе. Потому что когда поезд уже тронулся, я заметила, что время от времени Теофиль подстанывает, что всегда было верным признаком того, что он о чём-то думает. И, скорее всего, на одну и ту же тему.
Он думал, что теперь, когда я попала в КАДА, я не имела права больше ни на что.
А здесь — каникулы.
Для такой, как я.
Даже для такой, как я.
Или — тем более.
Возможно, он даже чувствовал себя героем, потому что позволил мне поехать с ним, и втайне негодовал по поводу того, как спокойно и легко я пошла на такое преступление.
Самые прочные и неразрушимые границы — это те, которые невидимы, потому что их нельзя увидеть и мы создали их сами. И раз уж мы их сами создали и не можем их разрушить, мы считаем, что уже поэтому они имеют право на сущестовоание. На жизнь. Любовь Творца к своему творению, каким бы несовершенным оно ни было, — потому что человек создан по образу и подобию Божьему.
Карта XII из марсельского Таро. Карта Повешенного. Страх и превращение, которые никто не видит и в которые не веришь.
Начало ещё одного слоя одиночества.
Отправляясь на каникулы со мной, Теофиль считал меня безответственной и виноватой в том, что я хотела поехать на каникулы, а сам себя он чувствовал героем.
Героем постоянным, героем каждого дня, невидимым, смытым, скромным, — и до смерти уставшим быть им.
«КАДА, это организация, которая защищает тебя и берёт на иждивение, в том числе и в административных вопросах, — повторял Теофиль, когда мы сидели в поезде.
«Да, я знаю. И что ты хочешь, чтобы я теперь сделала?»
Теофилю мой простой вопрос совершенно не понравился. Потому, что я совершенно не боялась отправиться на каникуды, и сам этот факт ему совершенно не нравился.
«Надо быть осторожной. Ты не должна была давать им фальшивый адрес. Они могут проверить…»
«…проверить что?»
«Проверить, что ты не Садовой улице. И если тебя там не будет…»
«Во-первых, они не имеют права проверять, потому что по какому бы адресу я ни уехала, они не полиция, и самостоятеьные независимые люди от них не зависят и даже не знакомы с ними, и потому имеют право не открывать им дверь. Даже если я была бы в Мант-Ла-Жоли, по указанному адресу!»
Теофиль замолчал, но я чувствовала, что он всё равно не успокоился, точно так же, как ему не нравилась моя смелость в такой опасной вещи, как поехать на каникулы, будучи политической беженкой с видом на жительство сроком на три месяца. И, возможно, он ожидал, что я сейчас одумаюсь и сорву стоп-кран, чтобы выйти из поезда и вернуться в Париж.