Но я ничего из этого не сделала.
Я не стала оправдываться и доказывать, что все люди имеют право на каникулы, и поехать куда-нибудь на каникулы; не стала ещё раз повторять, что вид на жительство на три месяца — это не преступление, что я не «второсортная» и нечего смотреть на меня сверху вниз, и извиняться за меня перед всеми, когда извиняться должны передо мной.
Как когда я не уступила место мужчине в метро. Как когда я осмелилась войти в метро, когда какая-то другая женщина решила встать именно у входа в вагон и полностью загородила проход. Как когда я не пропускаю вперёд всех соседей, чтобы они сели в лифт в его доме, чтобы мы поднялись после всех, причём он пропускал вовсе не больных или соседей с тяжёлыми сумками, которые нельзя было поставить.
Просто…он тогда был со мной.
Странно, но раньше я не видела французов даже на картинках, и мне поначалу казалось, что это просто французская галантность: если мужчина куда-то пошёл вместе с женщиной, он всё время должен её одергивать, как невоспитанного щенка, который дёргает за поводок, уже просто для того, чтобы щенок приучался к порядку и своему месту в этой иерархии.
Интересно, почему рядом с Теофилем мне начало казаться, что рядом с французом женщина должна время от времени превращаться в благородного рыцаря?
И за это тоже я осмелилась не догадаться извиняться перед всеми, кто когда-либо нам попадался на пути.
Недовольный моим ответом, Теофиль снова вернулся к разговору.
«Ноэми, ты зависишь от КАДА на всех уровнях, если они тебя выставят за дверь, куда ты пойдёшь?»
Странно, но даже политические беженцы, практически без гроша в кармане, без своего угла и смешно влюблённые, могут позволить себе возмутительную роскошь: вести себя, как обычные, нормальные люди.
«В таком случае, я пойду на улицу, потому что мне не к кому идти, разве не так? Потому что у меня то же самое человеческое достоинство и те же права, что и у всех людей, даже у тех, у кого есть деньги в кармане!»
Как же долго едет поезд, и как же ещё далеко каникулы…до каникул ещё больше двух часов.
Там, в Барфлёр, у меня всегда будет возможность быть подальше от Теофиля, чтобы вздохнуть свободно.
Теофиль не ответил.
Может, он думал о том, что я всё-таки громоздкая и неудобная с моими мечтами и желаниями, — а может, он совершенно искренне недоумевал, как я несмотря на все знаки судьбы так и не научилась чувствовать себя уценённой. И что я всерьёз ставила себя на одну ступень с теми, у кого есть документы, своё жильё, свои деньги, своё будущее и своя уверенность в том, что у меня есть твёрдые и нерушимые гарантии на будущее, которое простирается далеко за горизонт.
«И всё-таки я совершила и совершаю подвиг каждый день, уже потому, что остаюсь во Франции, более того, я остаюсь с тобой, — думала я, — твоим богатым и лощёным тощим девкам было легко терпеть тебя, посещать время от времени, содержать тебя и развлекаться рядом с тобой. Возможно, ты им был нужен как некоторая перчинка в слишком размеренной и сытой лёгкой жизни, и устав ложиться спать в роскошной комнате на чистой и выглаженной постели, они с удовольствием ложились с тобой на пол, на грязные простыни, которые ты по причине высокой духовности не догадываешься стирать почаще, и смотреть на стены в шрамах от прошлой любви, которую ты был даже рад потерять. Похоже, выбирать лучшее и дурак сможет, а вот чтобы выбрать худшее и ещё держаться за это, нужно уметь. — подумала я. — Выходит, на самом деле у всех был и есть свой собственный профит? Какой же он может быть у тебя? А у меня самой? Может, я тебе нужна сейчас потому, что ни одна из куколок на тебя ни за что не позарится, и я попросту за неимением лучшего? Это у меня ты стал первым, и я не знала, что должно быть, а что не должно и недопустимо, а уж им-то есть что и с чем сравнивать. К тому же я слишком много вложила в тебя и в наши отношения и слишком сильно полюбила тебя, чтобы теперь взять и потерять всё из-за какой-то прихоти судьбы.»
Молчал и Теофиль и тоже о чём-то сосредоточенно думал.
И только поезд не думал ни о чём, и по-прежнему сосредоточено мчался вперёд, к морю, Солнцу, лету и каникулам.
Глава 10.
Наконец поезд остановался в Кане. Несмотря на свои почти что парижские улицы, это был уже Кальвадос; ещё час, и мы наконец-то будем на каникулах.
«Я знаю, что ты этим хочешь сказать, — начал Теофиль слегка угрожающим тоном, каким он иногда разговаривал со мной, чтобы защитить от меня своё, — я тебе сказал с самого начала, что я никогда не хотел, чтобы ты жила со мной. Я не хотел, чтобы ты жила у меня, понятно?»