Поезд-призрак, серый на сером фоне, освещённый миллионами призрачных жёлтых свечей, уже подъезжал к Карентану.
«…А пока что мы проведём хорошие каникулы», — сказал Теофиль.
Выходит, ничего не было. ***
Наконец-то поезд остановился на вокзале Валони. Солнечный свет растекался по молочно-белым облакам, и от отблесков сочно-зелёной травы зарябило в глазах.
Где вы, Красные Земли? Где вы, корабли, которые танцуют на пристани по ночам? Где вы, три дня февраля? Где я сама, ещё прошлогодняя? Может, ты всё ещё слушаешь, ты, другая, прошлая я, колыбельную кораблей? И ты спишь, а Теофиль, может быть, пытается разбудить тебя?..
… Как обычно, мы отпраздновали день нашего приезда на каникулы. Примерно к полудню мы уже сидели на терасе «Французского кафе» и смотрели на дождь. Время остановилось, и мы наслаждались обсуждением старых свитеров, Теофиль и я.
«Я взял с собой старый шерстяной свитер, который одевал в Париже, когда холодно, — говорил Теофиль, — он уже старый, но всё равно тёплый и очень удобный».
«У меня тоже есть старый свитер, и я тоже взяла его на каникулы. И он тоже из шерсти. Я приобрела его совсем новым и он состарился уже при мне. И таким образм, его можно было взять с собой на каникулы».
«Это хорошо, — ответил Теофиль, — когда у тебя будет твоё собственное место, ты сможешь спать ночью в твоём старом тёплом свитере, когда тебе будет холодно.
У себя дома, в Париже, Теофиль любил в холодные дни надевать свой старый свитер, от которого пахло табаком, затхлостью и ещё чем-то сладковатым, — он служил ему по утрам, когда он только вставал и первым делом шёл к батарее, чтобы согреться.
…Слышалось монотонное мурлыкание, — прежде чем полностью одеться, Теофиль включил маленький обогреватель. Одетый в свой старый растянутый и застиранный свитер, он опирался на батарею, в то время, как маленькй обогреватель ютился у его ног.
… И в этот день, и в следующий тоже, шёл проливной дождь, и он у него был вкус и запах морской воды; был прилив, и облака были похожи на разлитую краску.
В начале каникул было холодно, каникулы ещё не привыкли начинаться, не привыкли существовать. Но уже совсем скоро они снова оттают и проснутся.
Теофиль был наверху, в комнате, а я сидела внизу и смотрела на дождь, когда он позвал меня.
«Иди сюда, я тебе кое-что покажу! Это статья по поводу эмигрантов. Те, кто принимает их у себя, очень серьёзно рискует, такие случаи уже были. Разумеется, нигде воткрытую не говорится, что это запрещено, но когда ты помогаешь эмигрантам, можешь потом заиметь очень серьёзные проблемы».
«Глупости всё это. Если у кого-то у самого все документы в норме, нет никаких запретов, с кем нельзя иметь дело. И вообще, эмигранты и эмиграция, это не заразно».
«Ну, это тебе так кажется, — Теофиль всё равно не был уверен, — а на самом деле всё происходит совсем по-другому».
«И что ты хочешь, чтобы я сделала? — я не понимала, что Теофиль хотел сказать, но чувствовала, что весь этот разговор мне совершенно не нравится, хоть и не могла понять, чем именно и до какой степени. Так старая анивирусная программа чувствует, что в компьютер пробрался некий вирус, но не может пока ничего сделать, потому что не может понять, какой он и на что именно влияет. — Ты по-прежнему хочешь, чтобы я уехала в Австралию, как ты этого хотел в самом начале, когда мы только встретиись?»
Ответ был правильным. Когда Теофиль начинал нудить, надо было ответить коротко, ясно и понятно, — так, чтобы он потом ни к чему не смог придраться, но понял, что его никто утешать и брать на ручки не будет, — а потом уйти в другую комнату. Или закрыться в туалете, если в Париже. А на каникулах, — очень удобно уйти на другой этаж.
К счастью, уходить никуда не пришлось. Всё и так подействовало.
«Ты говоришь глупости. Идём вниз, поедим чего-нибудь. Есть хорошее вино, если хочешь».
Прекрасный и ясный тёплый солнечный день продолжался, но я хорошо видела, что Теофиль не забывал свой журнал, как не забывают, например, зубную боль.
Не забывала ничего я и, — правда, несколько другое, а не то, чего не мог забыть Теофиль. Например, как он очень часто говорил «помогать», но никогда не говорил «любить». Но такие вещи не говорят. Это ощущается, если прислушаться, как маленькая косточка в горле: она время от времени мешает, и хотя из-за неё не задохнёшься, избавиться от неё тоже невозможно.
Когда любишь, остаёшься вместе. В любви ничего не надо объяснять. Потому что остаёшься с тем, кого любишь. Он ожидал, что я уеду, а я всё не уезжала. Моё присутствие во Франции и, ещё хуже, у него, это было почти…невежливо. Что-то из того, что хорошо воспитанные люди никогда делать не станут.