И это я тоже не замечала.
Если женщина существует для того, чтобы сглаживать острые углы, то мужчина должен существовать для того, чтобы эти углы создавать. Иначе женщина будет просто неуместной и бесполезной. А жизнь не терпит ничего такого, что ей не нужно.
Ещё одно моё заблуждение, как, например, то, что если Теофиль чистит зубы в течение дня, значит, он хочет заниматься любовью.
Теофиль по-прежнему спокойно ел и даже не смотрел на меня. Он всегда гордился тем, что у него «салфетки и тряпки отдельно». (*аналог выражения про мух и котлеты)
И больше ему сказать было нечего.
Ни во время трапезы, ни потом Теофиль и словом не обмолвился о той стратегии, которую предложил мне. Молчала и я, но краешком мысли я продолжала думать о чём-то, что ещё не могла сформулировать. И уже в тот момент, когда я начала засыпать, я поняла, что это была за мысль: «а что другая женщина сейчас сделала бы на моём месте?.. Ничего, — потому что она просто не дошла бы до моего места, ещё в самом начале. Потому что у неё начало сразу же стало бы концом истории».
Глава 11.
Новый день был солнечным и восхитительным.
Был прилив и море поднялось; несколько лодок остались в бухте, и чайки шумно боролись на них за своё место, нагретое Солнцем и утопающем в нём.
«Если хочешь, сегодня мы могли бы пойти на другой берег, чтобы устроить пикник», — предложила я Теофилю.
«А, нет, нет, надо будет тогда пойти в «Шопи» за покупками, пойдём лучше завтра.»
«Ну и что, я могу пойти и одна. Ты дашь мне деньги и список покупок, и я всё принесу».
«А, нет, нет, ты опять накупишь всякой ерунды, как всегда».
«Жаль, сегодня такой хороший день, а на пикник мы не пойдём. И дома сидеть тоже не хочется, потому что каникулы».
«А, нет, нет. Мы пойдём на пляж, посидеть на Солнце, и ты икупаешься, если хочешь, а потом пойдём в ресторан».
«А мы пойдём в «У Бюкь», как в прошлые каникулы? Ты тоже помнишь, как нам тогда было там хорошо?»
«А, нет, нет. Мы пойдём в «Кафе де Франс». Я продпочитаю».
В «Кафе де Франс» не было почти никого, и мы без проблем выбрали самые лучшие места. В меню «Морские брызги» были устрицы и другие явства, которые обожали мы оба; и вдобавок, после тщательного изучения меню и карты напитков, Теофиль выбрал бутылку восхительного белого вина для устриц и немного погодя — бутылку красного, для мяса и десертов.
И снова пьянящее чувство удовольствия, которое появилось совсм недавно, во время первого купания, снова заполнило меня, и я улыбнулась от удовольствия. Просто так. Никому.
Теофиль устроился напротив меня и положил свой рюкзак на землю между нами. Он так делал всегда, когда хотел о чём-то со мной поговорить, или чтобы было больше места. Поскольку во время еды мы говорили только о незначительных, каникулярных вещах, я подумала, что он просто хотел занять больше места. Когда мы приходили в кафе или ресторан, Теофиль всегда любил садиться попросторнее, чтобы можно было расслабиться, из-за чего, скорее всего, мы с ним никогда не сидели рядом друг с другом; и вобще, он любил повторять, что не любит места, где мы «набиты, как сардины в банке».
Здесь всё, что было, — было, делалось и было задумано только к лучшему.
Хорошие и удобные места, хорошие, свежие и вкусные блюда, которые нам уже скоро принесут, и даже хорошая погода, — Теофиль позаботился обо всём, прежде чем заняться съёмом дома для каникул. Я радовалась жизни и всему, что она давала и что даст впоследствие, и что будет давать ещё долго, пока каникулы не закончатся; и в эти моменты я чувствовала себя наравне со всеми другими людьми, для которых такая жизнь была совершенно нормальной и обыденной жизнью, а не исключением. Но об этом я тогда просто не думала. Потому что ничто не имеет значения до тех пор, пока мы живы, — ни откуда мы пришли в этот мир, ни куда и когда мы уйдём, когда жизнь закончится.
Перед тем, как вернуться домой, я предложила Теофилю вернуться проведать наш самый первый дом, на улице Порта.
«Почему ты всегда хочешь возвращаться в это анонимное место?» — спросил меня Теофиль с неудовольствием.
«Это не анонимное место, а наше, — ответила я, направляясь к тому самому дому. — Это наш самый первый дом для каникул.»
С самого начала всё как-то так постепенно сложилось, что всё и всегда решал Теофиль, и у меня ообого права голоса не было, равно как и самого голоса. Но вот что помнить и что любить, — это всё-таки решала я сама. Это была одна из тех моих частей, которые были только моими и принадлежали только мне, и не зависели ни от моих документов, ни от денег Теофиля, ни, наверное, от него самого. Это была я, и это были мои воспоминания. Потому что даже те, у которых нет места, где они «у себя», всё равно остаются собой и имеют что-то своё, что не нужно складывать в каком-то углу или оставлять на день в ночлежке.