«Он был нашим», — поправил меня Теофиль в свою очередь.
«Но в прошлом…там, в прошлом, этот дом ведь по-прежнему наш? Никто не может изменить прошлое, как и нашу память! И там этот дом навсегда остаётся нашим».
«Ну да, если хочешь», — ответил Теофиль, ничуть не убеждённый.
***
«На всех пляжах мира На всех пляжах есть ребятишки, Машущие проходящим кораблям.
На всех пляжах всех уголков планеты Есть ребятишки, которые протягивают руку К проходящим кораблям.*
И если для тебя, там — рай, Скажи себе, что в их головах рай — Это здесь! Это здесь.
На всех пляжах всех морей, На всех пляжах есть ребятишки, Которые отворачиваются от своей матери.
На всех пляжах, на всех прибрежных мостках, На всех пляжах есть маленькие мальчики, Которые всматриваются в горизонт, в горизонт.
И если для тебя рай — там, Скажи себе, что в их головах рай — Это здесь, да! Это здесь.
Кто хочет взять их на борт — Почему бы не их прежде всего! Они станут сильнее, И в их сердце никаких сожалений, Нет, никаких сожалений.
И одним прекрасным утром Одно становится умнее всех, Возможно, самым безумным, Или, может, самым прекрасным.»
Слова песни «Пляжи» Жана-Луи Обера.*
(Во втором трехстишии есть некоторая «двусмысленность» в сочетании «к проходящим кораблям». Возможно, поскольку это были слова песни, там в слове «проходящим» стояло тире, чтобы показать интонацию, но если получившиеся два слога воспринимать как два слова, то получится «к кораблям непослушных», или к «кораблям неслухов». Так, во французском «de passage» — «проходящий», а в оригинальном тексте были корабли «de pas-sage», возможно, тоже «проходящие», только с обозначенной для песни интонацией, потому что два слова, означающих «неслуха», пишутся без тире. Перевод текста песни и примечание к переводу от автора.)
День был прекрасным, на небе не было ни облачка, и мы решили прогуляться в Монфарвиль. Для этого нужно было идти вдоль берега в тому самому далёкому маяку, который был виден в ясные дни с пляжа и с дамбы, и чей свет был виден каждый вечер и каждую ночь от нашего дома, даже в пасмурные и дождливые вечера и ночи. По дороге нам встретятся маленькие деревушки, в которых от силы всего несколько домов, у которых если что и есть, то только название, которое мало кому, кроме самих житеей, может быть ещё известно. И, конечно, вдоль дороги нам обязательно встретится пьета, или одинокий крест, у подножья которого будут лежать свежие цветы.
Ветер дул с моря, по которому бежали непрерывные и невысокие, но беспокойные волны, превращаясь то в ураганные порывы, то в лёгкий бриз. Было тепло, даже жарко, и на небе не было ни облачка, и маяк, который становился всё ближе и ближе и поднимался над бескрайней водной гладью, не нуждался в свете, чтобы быть светочем.
В глубине материка, куда вела извилистая узкая тропинка, где тоже чувствовался морской запах, рядом с маленькой старой церквушкой из голубого кирпича, спрятавшейся в роскошных зарослях гортензий, я не боялась ничего. Где-то вдалеке шумело море, и змеящиеся трещины, как морщины, покрывали сруб старой церкви. И время остановилось. Откуда-то издалека доносился размеренный бой часов на церкви Сен-Николаса, словно из другого мира, где всё было по другому и время шло дальше.
Я не боялась ни Парижа, ни одиночества, ни тех бесконечных жертв, которые нужно было постоянно приносить во имя любви, ни той жизни, которая по какому-то недоразумению предполагалась моей и с которой я не знала, что делать, в то время, как она спокойно проходила и уходила и без меня. Ни рисования Теофиля, ни поиска ночлежек ни их же самих, уже найденных на одну ночь. И ни дня, ни ночи. И больше не было ни времени, ни страха. Ни дозированной жизни, когда жить надо как угодно, но только не так, как ты хочешь.
Находясь неподалёку от моря, невидимого из-за густых зарослей кустарников и деревьев, но при этом в глубине суши, среди дебрей фуксии и гигантских гортензий, церковь Монфарвиля казалась…непривычной и странной для церкви, и совершенно непохожей на все те, которые я уже видела раньше. И маленькая старушка, одиноко сидящая на скамейке, казалось, дополняла этот странный колорит. Почему-то она не была похожа на тех привычных старушек, которых можно было раньше встретить в церкви, как и в любом другом месте, потому что все остальные, казалось, могли встретиться где угодно, — а именно эта старушка могла быть только в церкви.