К счастью, долгожданный ответ не заставил себя долго ждать, — когда мой ребёнок родится, я смогу попросить документы заново, ввиду «жизни семейной и частной», потому что мой сын будет французом. И заключение ПАКСа* (переводится примерно как договор о гражданской солидарности, разновидность зарегистрированного гражданского брака или сожительства. Перевод автора) с Теофилем тоже было рекоммендовано, для облегчения всех будущих административных дел и разбирательств.
Мы встретились с Теофилем в утром в пятницу, в тёплый, солнечный и ясный день и сидели в кафе «Логово», а перед этим Теофиль купил свежую выпечку в кондитерской рядом. Я рассказала ему о своих планах на будущее, которые, к сожалению, без него были бы неосуществимы, что мне совершенно не нравилось: нет ничего более неудобного, чем делать что-то вместе с кем-то, особенно когда по-другому сделать невозможно. И, конечно, нельзя было заключить ПАКС с Теофилем без самого Теофиля, а на эту процедуру я «ставила» особенно, в ожидании долгождаого рождения ребёнка и приобретения для него французских документов. Ребёнок, разумеется, ни в чём не должен был нуждаться уже сам по себе, независимо от сложившейся ситуации. И он не будет нуждаться ни в чём, — только для этого нужно будет бороться с целой страной — и с его отцом тоже.
«Неет, нееет, нет. — ответил Теофиль — Я тебя предупреждал».
«Неет, нееет, нет. Я предупредил тебя с самого начала, что я не хочу быть с тобой и что мы никогда не поженимся, потому что я не хочу. Я не хочу, чтобы ты устраивалась у меня и я никогда не поменяю своё решение».
«А я тоже предупреждала тебя, что не останусь здесь без документов и без ничего. Иначе я уеду.»
Но угроза была очень слабой, и я сама это знала.
Я была нелегалкой, — и без доходов, прчём уже долгое время. И теперь к тому факту, что я окажусь на улице, добавлялся от факт, что я буду на улице абсолютно без ничего. Без денег, документов, медицинской страховки и права оставаться во Франции. Кроме того, я начала понимать, что, скорее всего, Теофиль никогда не боялся потерять меня. И если раньше у него не было такого страха, то теперь ему точно возникать было не из-за чего: в случае моего окончательного отъезда в никуда Теофиль просто закроет за мной дверь, на этот раз уже навсегда, вздохнёт с облегчением…а потом найдёт себе в кафе какую-нибудь француженку, которая будет традиционно гораздо моложе его и у которой будет базовый комплект гражданства, квартиры, работы и стабильных доходов, и спустя некоторое время она станет или одухотворённым существом, с которым мы друзья — или тупой и агрессивной, и к тому же страшной. Так что в этой ситуации я не выдерживала никакого сравнения ни с кем, даже с самой тупой и страшной, какую только можно было себе представить.
Каждый из нас боролся за себя и за своё благо.
Нельзя было упрекнуть Теофиля в том, что он не хотел чужие проблемы — и нельзя было упрекнуть меня, в том, что я не хотела проблемы свои.
А кого можно было упрекнуть в том, что эти проблемы появились, оставались, да и вообще были?
Но поскольку за Теофиля можно было не беспокоиться, мне оставалось только беспокоиться о себе и о своём будущем. И о будущем моего ещё не родившегося ребёнка. А Теофиль, сидя в кафе рядом со мной, спокойно рассуждал о том, что будет отправлять мне деньги каждый месяц, когда я вернусь в Россию: «ты там хорошо проживёшь, с евро-то вместо рублей».
Борьба, которая казалась мне всё более и более бессмысленной, продолжалась. За право иметь семью, за право иметь документы, оставаться там, где я хотела и там, где была моя жизнь и моя любовь, за право иметь жильё, работу и доходы, быть свободной… Но теперь всё зашло уже слишком далеко, и при всём моём желании я уже не могла отступить. Или… не хотела?
К сожалению, мне было нечем пригрозить Теофилю, — и за всю свою долгую жизнь он потерял слишком много женщин, в том числе и добровольно, чтобы бояться потерять меня. Все его отношения с женщинами имели определённый срок годности, по окончанию которого очередная женщина, с которой он расстался, или исчезала окончательно из его жизни, в том числе и из воспоминаний, - или становилась или приятным воспоминанием, одним из многих за всю жизнь, или тупой и агрессивной, как Шарлотта, которая хоть и была, по его словам, ну очень плохой, но которой он не стеснялся без зазрения совести засовывать обе руки в карман и всеми предлагаемыми благами которой он всегда пользовался без сомнений и без зазрений совести даже после их расставания. А как же иначе, если ему его высокая духовность предписывает спать до обеда, если захочется, и не признавать никаких серьёзных связей или обязательств перед кем бы то ни было, а Шарлотта была настолько бездуховная, что мало того, что работала всю жизнь и была бездушно богатой, так ещё и была настолько тупой и преземлённой, что боялась потерять работу и деньги, которые у неё были.