Я любила, когда по вечерам, когда мы уже собирались идти спать, ребёнок просыпался после долгого дня и начинал шевелиться; и Теофиль осторожно ласкал выступающие бугорки на моём животе. Но было ещё и другое, о чём Теофиль вначале предпочитал не говорить, — а я совершенно не думала, считая это просто глупыми страхами. Перед тем, как мы уехали на каникулы, Теофиль ждал полицейских, которые в ближайшее время должны будут постучать в его дверь, с минуты на минуту. Но никто так и не приходил.
«Я не хочу создавать себе проблемы, чтобы решить твои», — любил повторять Теофиль. Но судьба распорядилась иначе. И ему оставалось только ждать прихода полицейских, считая меня единственной виновницей того, что случилось и в то же время восхищаясь своим мужеством и своим благородством. Может быть, он предпочёл бы стать просто свидетельством ареста «преступницы» в моём лице, чтобы всё это наконец закончилось…но ничего так и не происходило. И страх, ожидание чего-то неизбежного поднимались, как гадкое ощущение тошноты.
«Спасибо, что дала им мой адрес, — говорил мне Теофиль, — теперь они знают, куда прийти за тобой». Очевидно, он совсем забыл, что это он в начале сам сказал мне давать всем его адрес, из-за чего меня впоследствие и выгнали из CADA, и вообще, у меня никого, кроме него, не было в Париже или во Франции, чей адрес я могла бы давать длля своих писем.
Но полицейские всё не приходили.
Теперь каждый день Теофиля был отравлен ожиданием.
Что кто-то постучит в дверь, и что это может произойти в любой момент, и с этим ничего нельзя было сделать. Допустим, когды ты спишь. Или когда ты моешься. Или когда бреешься.
Каждая минута моего отсутствия была отравлена, и он больше не мог наслаждаться им в полной мере, — но никто так и не приходил за мной.
И хотя всё было тихо, как перед бурей, Теофиль по-прежнему месяцы спустя продолжал ждать, что кто-то вот-вот постучит в дверь.
***
В дверь постучали.
Это был восхитительный день в доме на улице Порта.
Теофиль открыл дверь и сразу же позвал меня.
«Мими, иди посмотри, кто пришёл! Мими!"
Странно, кто мог бы прийти к нам, подумала я. Причём именно ко мне, а не к Теофилю, - потому что ко мне не приходил ещё никто и никогда.
"Мими, это к тебе!»
Заинтересованная, я спустилась из комнаты.
Я никого не знала в Нормандии, и ещё меньше — в Барфлёр, поэтому я удивилась, когда узнала, что кто-то пришёл именно ко мне. Я думала, что, наверное. это пришла хозяйка нашего дома, которая знала про мою беременность; скорее всего, она принесла какие-то вещи для будущего ребёнка. из которых её собственные внуки уже выросли. Надеюсь, там будут и игрушки тоже, думала я, приятно всё-таки получать подарки, а когда они для твоего собственного родного ребёнка, пусть даже ещё и неродившегося, это было гораздо приятнее, такого волнующего ощущения я не испытывала, кажется, до этого ещё никогда.
Перед дверью стоял молодой полицейский.
Почему-то я обратила внимание на то, как на него падал яркий солнечный свет, который, похоже, имел на этой крохотной улице, с двух сторон идущей к морю, какую-то особую магическую, потустороннюю силу. Правда в этот момент я не увидела и не почувствовала ничего особенного, — только появление молодого и симпатичного стройного, почти субтильного, полицейского навело меня на смутную мысль о том, что помимо того мира, в котором я увязла в попытке изменить этот мир, попутно к этому миру адаптируясь, есть и другие миры, — параллельные моему.
И не всегда параллельные миры населены какими-то загадочными и таинственными существами, во всём отличающимися от нас и в лучшем случае гуманоидными. И чем дольше мы застреваем в одном мире и не можем из него выбраться, тем большая разница создаётся между нашим миром и другими. И чем дольше один изолированный мир существует по своим, отдельным законам и правилам, тем больше его обитатели становятся непохожи на жителей других миров. Вначале нам кажется, что никакого другого мира рядом с нашим нет, и всё это выдумки; потом нам кажется, что всё не так уж и плохо и мы всегда можем запросто зайти в гости к иномирцам, посомтреть, как у них, — а потом, случайно с ними встретившись, почти что по касательной, нам кажется, что они какие-то странные и ничем не похожи на нас, чобы потом, спустя много времени, обнаружить, что мы ничем не похожи, — настолько, что временами кажется, что мы разговариваем на разных языках.