Через несколько секунд у меня возникло подозрение, что я наконец-то поняла, что за незнакомый мне мужчина стоял в коридоре.
Какой-то незнакомый старик, достаточно страшный на вид, плохо выбритый и явно пренебрегающий гигиеной и слишком старый для своего возраста, похожий на злую старуху и с противным, злым и писклявым голосом. Вначале он любил, что я любила его; но теперь и я, и моя любовь стали для него приевшимися и занимающими слишком много места, а главное - всё стало слишком серьёзным.
И он решил избавиться от нас. Ему всё надоело, даже играть в самого сильного, его самая любимая игра.
***
И всё-таки, что же произошло, спрашивала я себя потом. А что, если на самом деле Теофиль просто притворялся злым, и хотел быть как можно боле убедительным, чтобы защитить меня от чего-то, о чём он не хотел мне рассказывать? Помню, я такое видела в книгах и фильмах, когда кто-то расстаётся с кем-то для его же блага, чтобы от чего- спасти и защитить, и чтобы любить его потом всю оставшуюся жизнь, не говоря об этом никогда. И, возможно, Теофиль на самом деле будет вечно любить меня, и если со мной что-то случится, он обязательно придёт ко мне на помощь. Хорошие и умные книги фильмы не будут обманывать.
***
Прошла неделя. И однажды вечером Теофиль позвонил мне, чтобы сказать, что он получил пособие по рождению для будущего ребёнка. И он пригласил меня к себе. Он хотел дать мне эти деньги, чтобы я ни в чём не нуждалась. Он беспокоился обо мне и о нашем будущем ребёнке. Он хотел пригласить меня в ресторан. Кажется, неизвестная мне опасность уже миновала, и мы снова могли быть вместе, как раньше.
Прежде чем мы пошли в ресторан, я пришла к Теофилю домой и первое, что увидела, были голые пустые стены.
Стены, на которых я вешала салфетки, которые я вышивала для Теофиля, теперь снова были пустыми, и их покрывали только старые незаживающие шрамы, оставшиеся от давней ушедшей любви, белым по белому, а моих подарков на них больше не было.
"Теофиль, а почему ты снял все мои рисунки и салфетки?" - спросила я.
"Потому что я на тебя очень сильно разозлился, - ответил Теофиль с неожиданно проснувшейся злостью, правда, с уже гораздо более слабой, чем неделю назад, - когда ты ушла, я сразу же всё снял. А потом я думал, какая же эта девица всё-таки неблагодарная, я её приглашал на каникулы в Нормандию, по сравнению с другими эмигрантами, у которых ничего этого нет... И вдобавок она ещё и позволяет себе быть чем-то недовольной."
Я ожидала при этой встрече, что Теофиль объяснит мне, от какой опасности он хотел меня уберечь, и что он попросит у меня прощения. А вместо этого он...простил меня. И его лицо не выражало ничего, кроме удовольствия от того, что ему удалось сломать даже меня, - и, как он считал, поделом. Две булки, уже высохшие и пахнущие подвалом, я съела сама (как выяснилось, Теофиль такое не ест, - очевидно, ему нужно точно знать, где была эта пекарня, откуда я принесла выпечку, а не где, наверное, я вытащила эту выпечку и где я таскалась сама) с чаем, который Теофиль мне приготовил.
И то, что я давным-давно должна была отрезать от себя по живому, наконец-то отболело и отпало само.
Молодой здоровый организм, обладающий врождённым иммунитетом ко всякой грязи, не без труда поборол заражение, жалея то ли о пережитом заболевании, то ли о пережитых потерях.
Что-то закончилось.
***
Без радости и удовольствия мы провели рождество перед родами.
С моим уже огромным животом мне было бы тяжело подниматься в церковь Сакре-Кёр, а всегда уставший Теофиль просто не хотел идти туда, и единственное, что мне удалось, - это ненадолго вытащить его на улицу. На парижских улицах уже вовсю шли приготовления к празднику и люди праздновали тоже, и мне ничего не оставалось, кроме как любоваться со стороны на чужой праздник, которого у меня не было и которого, я уже знала. у меня точно не будет. Я невольно вспоминала, каким весёлым, счастливым, радостным и долгожданным был праздник Рождества раньше, по сравнению с этим, когда у меня было стойков впечатение, что я оказалась запертой с Теофилем в какой-то гробнице, куда издалека доносились звуки праздника живых, но никого живого не было.
После того, как Теофиль спросил меня примерно тысячу раз, не доставит ли потом проблем в "115" моё отсутствие в рождественскую ночь, мы по-быстрому поужинали и Теофиль лёг отдыхать перед сном. Вот и весь, собственно, праздник, ради которого я не осталась в материнском центре "Араго", хотя у меня, в любом случае, не было бы праздника ни здесь, ни там и везде было бы одинаково плохо.
"А ты действительно уверена, что они потом тебя не выгонят, когда ты вернёшься к ним завтра?" - без конца спрашивал Теофиль, беспокоясь за себя.