Я хорошо понимала, что он беспокоился исключительно за себя, и хотя для меня это не было сюрпризом, всё равно было очень неприятно. Подумать только, утешать отца моего будущего ребёнка, что мне есть куда идти, чтобы не оставаться с ним рядом, что моё присутствие ему не грозит... В любом случае, я принимала все меры предосторожности для того, чтобы ни в коем случае не оказаться на улице, потому что не было ничего более неприятного, чем оказаться рядом с Теофилем слишком долго, и не было никого более мелочного, злого, тупого, боязливого за себя, занудного, въедливого, раздражённого и раздражающего, чем Теофиль, когда я задерживалась на его помойке больше времени, чем он изначально хотел мне позволить.
"Нет, никаких проблем не будет. Я скажу, что ходила на ночную службу по поводу Рожества. Моя соседка сделала то же самое, что я скажу, она пошла на мессу. Она тоже в материнском центре и тоже беременная."
"Может, ты могла бы пригласить её к нам? - спросил Теофиль, достаточно утешенный, чтобы позволить себе подумать и о посторонних, которые в нормальное время совершенно не были ему нужны. Но от радости, что он не рискует оказаться под одной крышей со мной, он внезапно стал очень заботливым и предусмотрительным, в данном случае, - к моей соседке, которую он никогда не видел. - Может оказаться, что она совсем одна!"
"Да, она совсем одна, - ответила я, - она сама мне сказала. А я - нет. Я не одна, и именно по этой причине я и не собиралась приглашать её к нам."
Вместо ответа Теофиль подчёркнуто глубоко и тяжело вздохнул. Что означал этот вздох, я отлично понимала; я слишком ригидная и жёсткая, нужно, чтобы я больше времени уделяла тому, что мне не нужно и чтобы я была внимательнее к тем людям, которые в моей жизни не значили абсолютно ничего и которые, будучи на моём месте, меня бы попрсту не заметили. Умение жить и умение быть, которые никто и никогда, кроме меня самой, никогда не заметят, - а зачем? Потому, что ненужные люди вроде меня должны в совершенстве осваивать ненужные вещи? И на том месте, на котором я находилась, пустая философия Теофиля, рассчитанная на беззаботных людей, вроде него самого, уверенных даже в послезавтрашнем дне, не трогала и не впечатляла.
Не имеет значения. Чтобы гарантировать и справляться, надо быть твёрдым и устойчивым, как стена; о стену можно опереться, стена надёжно защищает, но стену не сдвинешь с места, не впечатлишь и не разжалобишь. У стены нет ни ушей, ни сердца, и она глуха не только к тому, чего она не хочет слышать, но и вообще ко всему. И нет более неблагодарного занятия, чем пытаться побить стену, потому что больно будет только тебе самому. А ещё - стена не умеет говорить, и она никогда не расскажет о тех шрамах, которые избороздили её в далёком прошлом и, белым по белому, никогда не заживут.
У меня был только один день для меня, вернее, одна рождественская ночь. И даже будучи твёрдо уверенной, что магии нет и Деда Мороза тоже, я ещё смутно помнила те времена, когда магия была. И мне уже никогда не придётся - и не удастся - быстро бежать по лестнице, теряя по дороге хрустальный башмачок.
А что, казывается, нужно было, думала я, тогда, ещё в ранней молодости, в России, нужно было делать так же, как делали многие российские женщины, которых я совершенно искренне осуждала. Они искали себе за границей, да и вообще, не любви, а богатства и полного обеспечения. И я уверена, что каждая из них и правда нашла себе дурака, который дал им всё даже не по первому требованию, а даже до того, как они вобще о чём-то заикнулись, и не удивлюсь, что их ещё и благодарили за то, что они милостиво приняли все эти дары. Значит, не нужно было думать и мечтать о любви, нужно было быть неприступной, гордой и злой, не давать спуску никому и побольше требовать и поменьше прощать, не боясь кары Божьей, которая и так выпадала всегда вовсе не тем и не тогда, кому и когда нужно было. Потому что всё это - случайность. И за мои надежды, любовь и доброту никогда не предвиделось никакой награды, кроме той ситуации, в которую я и правда впуталась сама. И если утверждение "если бы молодость знала..." и правда верное, то я бы сейчас исправила бы только одно. Вместо всех остальных я бы ценила и любила только себя одну. Потому что мы можем прожить без всего мира, но никогда не сможем прожить без самих себя. И потому единственное, что по-настоящему ценит и любит человек и что его по-настоящему интересует его всю жизнь, это он сам. Вот что мне нужно было понять - и никогда не допускать как единственную и самую важную ошибку.
Город был уже готов к празднику. Город праздновал, и только я чувствовала себя какой-то щепкой, котрую бурное течение сначала кружит в водовороте и бросает во все стороны, а потом отбрасывает в сторону, в тухлую стоячую воду, где уже давно гниёт другой такой же мусор, прибитый к берегу равнодушным потом ещё раньше.