"Всё-таки мы могли делать очень много чего, пока он не появился на свет, а теперь с ним мы это делать уже не может, - начал один раз Теофиль, - например, теперь прежде чем пойти гулять, нужно одеть его, положить в коляску, взять упаковку подгузников, молоко, воду, бутылочку... Раньше всё было гораздо проще..."
Но я отлично понимала, что Матью был там совершено ни при чём. И, как бы это странно ни звучало, он вообще ничего не изменил. И проблема была вовсе не в коляске и не в том, что младенца вообще-то нужно одевать перед прогулкой. Теофиль устал. Ему нужно было отвлечься на что-то совершенно другое, и при случае с кем-то другим, помимо самого себя. И говоря о переменах, которые всегда приходят с рождением ребёнка, он пропускал тот факт, что очень многое мы не делали уже давно, и задолго до появления на свет Матью.
Теофиль всегда предпочитал жизнь и любовные отношения "на десерт", а я подала ему "настоящую" жизнь и мешающе серьёзные отношения, вдобавок приправленные неромантичными и жизненными проблемами, которые ему всегда претили, особено со мной, потому что требовали о него то, чего он не хотел давать и чего у него попросту не было от рождения. Он никогда не хотел ни каких-то прблем, в том числе и своих, ни жизни, разделяемой с кем-то. Только хорошие и приятные моменты, несколько улыбок в кафе над чашками кофе, вот и всё. А Матью был ещё слишком маленьким, чтобы быть чистым и исключительным удовольствием, к тому же, отношения отца с сыном никогда не будут и близко похожи на отношения с любовницей, с которой жизнь свела его на небольшой промежуток времени.
"Я и так хорошо со всем этим справляюсь, - ответила я, - как я делаю это всегда".
"На самом деле, я боялся, что он не даст мне спать и отдыхать, но...всё нормально, да. Ты хорошо ухаживаешь и следишь за Матью".
Скорее уж я хорошо ухаживала за Теофилем, подумала я с раздражением.
Для него ничего не изменилось, и даже с рождением ребёнка на самом деле не изменилось абсолютно ничего. И даже если были какие-то неудобства, я устраняла их достаточно быстро, чтобы он смог их даже заметить.
"Если ты помнишь, это я занималась им в Париже. И это всегда была я, - и в Париже, и в Нормандии тоже."
Очевидно, Теофилю совершенно не понравилось это замечание, пэтому он решил раставить все точки над "Ё".
"Ноэми, когда я пригласил тебя на каникулы, я скзаал тебе, что еду в Нормандию, чтобы отдыхать, иначе мы могли бы так же хорошо остаться в Париже. И теперь ты выкобениваешься против меня? Так дело не пойдёт!"
Как обычно, Теофиль не заметил никого, кроме самого себя. Это он меня пригласил, это он должен отдыхать, он мог бы остаться в Париже, и это он диктует условия. Потому что чтобы стать "большим и сильным", не нужно быть ни накачанным, ни благородным, ни достойным, ни прекрасным рыцарем. Достаточно просто найти кого-то, кто прочно стоит на социальной естнице даже ниже, чем ты сам, и платить повсюду за двоих, и ты сможешь попирать весь мир у твоих ног, радуясь тому, что у тебя есть власть над тем, кто ещё больший неудачник и ничтожество, чем ты сам.
Проблемы, когда их не хочешь, можно выставить за дверь. Можно также не отвечать по телефону и не открывать дверь, если захочешь, и тогда в Париже и правда очень хорошо. А нам с Матью в Париже было плохо.
Вот только, - я знала, - такой расклад продлится уже совсем недолго. А знал Теофиль про это или нет, было неизвестно. Пока же Теофиль был отлично осведомлён о моей полной зависимости от него и, возможно, втайне жалел о том, что вечно так продолжаться не может, хотя на словах он больше всего на свете мечтал о моей состоятельности и самостоятельности. С рождением ребёнка, должно быть, многое и правда изменилось: я стала гораздо менее раздавливаемой, чем раньше, и менее очаровательной, и это не могло нравиться Теофилю. И вообще, женщина с ребёнком - это уже не одинокая и безумно любящая любовница, у которой есть только один интерес - урвать как можно больше времени рядом с предметом обожания, да и самого обожания Теофиль больше не чувствовал, и что-то ему подсказывало, что теперь это уже навсегда и прошлого уже не вернуть.
У каждого в жизни есть свои приоритеты. Я любила своего ребёнка и любила Нормандию. И Матью тоже имел право на каникулы, чуть ли не даже больше, чем я.
***
"Про все писать — не выдержит бумага, Все — в прошлом, ну, а прошлое — былье и трын-трава, - Не раз нам кости перемыла драга - В нас, значит, было золото, братва!"
Владимир Высоцкий.
Ночью мы спали с открытым окном на пологом потолке, и иногда я просыпалась из-за непревычного свежего воздуха с моря и из-за ветра с просторов, дувшего с близкого берега. Наш дом находился совсем близко от пляже, которые, плавно переходя один в другой, словно брали выступающую в море сушу в кольцо, окружая её с трёх сторон. По ночам глухо шумело море, - должно быть, там, на берегу и ближе к океану, по ночам ветер крепчал и становился холоднее, пока деревня спала, почти полностью погружённая в ночную темноту.