Каникулы стоили для Теофиля дорого, и не только в плане денег.
Один раз, когда Теофиль спал, мы вышли как обычно погулять, и в этот момент начался проливной дождь. Мы стояли под навесом цветочного магазина, который защищал цветы. выставленные рядом с троттуаром, и смотрели на дождь; пахло морем, свежестью и мокрой листвой. Куда-то налево от магазина находился большой парк, который мы так никогда и не видели, но мимо которого, если верить карте, очень часто ходили, когда шли в магазин; хорошо было бы потом всё-таки найти этот парк, чтобы пойти туда вместе с Матью. Когда дождь закончился, мне казалось, что он шёл достаточно долго для того, чтобы мы смогли вернуться домой; но всё равно в случае чего терпеть Теофиля было бы гораздо хоже, чем прогулка под дождём. Главное, чтобы Матью не заплакал, когда мы вернёмся, и чтобы Теофиль отдохнул после сна, - и я поймала себя на мысли. что такие каникулы мне совсем не нравятся. А других, к сожалению, не было, - и, я знала, не будет никогда.
Мимо нас проезжали машины; прохожие, которых было больше, чем я ожидала увидеть, шли под дождём, одетые в дождевые плащи или под зотом; пары с детьми шли куда-то, скорее всего, с пяжа или в ресторан, шутили, смеялись и весело переговаривались между собой.
"...я уже замок вырыл наполовину, когда меня краб чуть не укусил, представляешь?" - говорил какой-то проходящий мимо мальчик.
"Да врёшь ты всё, крабы не кусаются! И вообще, мой замок был гораздо лучше, чем твой!" - ответила ему сестрёнка в ярко-красном дождевом плаще и жёлтых резиновых сапожках.
"Дети, мы сейчас идём в ресторан, какое меню будете выбирать?" - спросила мать, держащая дочь за руку, в то время как старший сын, которому на вид было года четыре, держал за руку отца и помахивал свободной рукой с синим пластиковым ведёрком.
"Пап, паааап... А можно выбрать меню для цветов тоже?" Мы вернулись домой сразу же, как только дождь закончился. Теофиль к тому времени уже проснулся и сидел со своей работой за столом на втором этаже.
Судя по всему, он хотел бы, чтобы мы с Матью погуляли ещё подольше, чтобы он смог спокойно работать, но когда я села с ребёнком на кровать, он только вздохнул снова и ничего не сказал.
"Где вы были?" - спросил он.
"Мы прогулялись по Барфлёр. Сначала мы были на пристани, а потом пошёл дождь. Мы ждали около цветочного магазина, пока он пройдёт. А ты поспал?"
"Ну, да. Сначала я покурил, а потом уснул. Здесь хорошо, - нет шума, только когда изредка хозяин приезжает работать на поле."
Внезапно Матью начал капризничать и хныкать. Наверное, он устал во время прогулки и теперь хотел на ручки и отдохнуть; есть он точно не хотел, потому что на нашу вынужденную прогулку я брала с нами бутылочку тёплого молока.
"Успокой его, я не хочу слышать, как он плачет", - недовольно сказал Теофиль.
"Надеюсь, ты не хочешь, чтобы я снова пошла с ним погулять?" - спросила я. После долгой и скучной прогулки под дождём, которая до смерти надоела и мне, и Матью, перспектива новой прогулки меня совершенно не радовала.
"Если будешь выкобениваться против меня, я тебя брошу", - незамедлительно отреагировал Теофиль.
Воцарилось молчание, и даже в наступившей полной тишине было чт-то настолько говорящее, что мне казалось, будто если я прислушаюсь, то услышу ясные, хотьи еле различимые слова. А если бы...если бы с самого начала... С того самого злополучного момента, когда я была готова на всё только для того, чтобы со мной продлжали хотя бы просто переписываться, и всегда во всех отношениях, и с мужчинами, и с женщинами, предпочитала, чтобы бросили меня, вместо того, чтобы бросать самой и обрывать ненужные мне отношения, чтобы больно было мне, а не другому. Делать больно другому не хотелось - а саму себя никогда не было жалко.
Есть очень много вещей, которым книги не учат, и которым не научат никогда, потому что нет хороших книг, учащих откровенному сволочизму; ему должна учить жизнь, чтобы была возможность превратить абстрактный сволочизм в жизненную стойкость и безапелляционную твёрдость. И жизнь не учит человека любви к самому себе чьей-то получаемой нами любовью, а только иссушением этой же любви в нашей жизни. И когда человек поймёт, что его жизнь стала выжженной пустыней, он отправится на поиски другой земли. Но это будет уже совсем другой человек. И создать его может только сама жизнь, книги перед таким бессильны.
Всё так же сидя на кровати, я делала вид, что занята массажем ножек Матью, который, скорее всего, хотел просто побыть дома, в тепле и покое, чтобы мы больше никуда не выходили и чтобы никуда не ехать и нигде не гулять. Потом он захотел грудь, доверчиво пососал и уснул, тычась в ореолу и спокойно посапывая во сне. Конечно, бросить Теофиля и расстаться с ним навсегда было бы самой лучшей идеей и ничего другого он не заслуживал, но проблема была в том, чтоу меня ещё не было своих денег. Документы уже были, оставалось только решить вопрос с раздельныой записью в "семейной кассе" для того, чтобы мы не получали чать наших денег, причём несправедливо маленькую, из рук Теофиля, а напрямую от "семейной кассы", - и полностью. А мне, как матери-одиночке, полагалось свсем не так уж и мало, по крайней мере, уж точно больше. чем те крохи. которые нам из милости выдавал Теофиль, упиваясь своим могуществом. Но для этого нужно было вернуться в Париж, - и для того, чтобы сделать раздельную декларацию, ни присутствия Теофиля, ни тем более его согласия не было нужно. Мать-одиночка, которая рассталась с отцом своего ребёнка - что может быть более привычным и естественным?