Время проходит.
Время каникул проходит. Время без каникул проходит. Время проходит.
Он уже умер, тот неизвестный старик, который пожаловался на шум, мешающий спать. Теперь он покоится на кладбище Барфлёр, под шум тех же самых часов, чей звук мешал ему при жизни. Мёртвые больше не слышат, как бьют старые часы на многовековой башне. Возможно, именно потому эта старая церковь, тремя сторонами обращённая к морю, и пережила и переживёт всех живущих.
А сердитый и давно смертельно больной старик, растерявший весь свой выходной лоск, который всё равно надевал на себя каждый раз, когда ещё выходил из дома, потерял его навсегда, и лёг в гроб уже просто сердитым и недовольным уже навсегда, словно сдаваясь и не ожидая от победителя никакой милости. Старик умер не испуганным, не сожалеющим о чём бы то ни было, а просто уставшим и рассерженным, полностью разочарованным жизнью, которая, как он убедился, может закончиться. Уже давно в этой жизни ничего не оставалось для него, кроме молчания внезапно затихшего колокола, а теперь, когда он лёг в могилу, холодно-отстранённый и с каким-то торжественным, сердитым выражением лица, колокол снова зазвучал, словно переждав последние дни и часы отпущенного ему времени.
И колокол будет звучать ещё долгие годы, или долгие столетия,- а мёртвые не вернутся уже никогда.
Время проходит. Время жизни проходит. Время смерти проходит. Время проходит.
***
Прежде чем пойти на пляж, мы пошли к церкви, вдоль пристани. Рыбацкий ларёк на колёсах, который, по сути, был старой машиной с фургоном, уже стоял на пристани. Корабль "Друг моря" стоял на якоре позади, в начинающемся приливе. Покупатели и зеваки толпились вокруг. Я посмотрела на последние дары моря, которые оставались на безенте импровизированного прилавка, но в этот раз ската не было. И "ската-прадедушки", которую выловили за пару дней до её естественной смерти, тоже. Только несколько плоских маленьких рыбин, которые уже уснули.
"Мама, я хочу домой, вот там!" - Матью показал мне пальцем в сторону Пассажа Крако.
"Нет, Матью. Это больше не наш дом. Он был нашим только во время каникул, а теперь они закончились. И этот дом стал чужим."
Мы зашли на кладбище, которое располагалось вокруг церкви и, казалось, возносилоь хоть ненамного, но над городком-деревней Барфлёр. Обнесённое невысокой и какой-то кокетлвой оградкой, оно выходило на мир живых, который, судя по всему, был совершено не против такого соседства и совершенно не смущался тем, что рядом с текущим поведневным миром живых навсегда осталось царство мёртвых. В Нижней Нормандии зачастую коадбища какие-то...немёртвые. Но после их посщения всё равно хочется помыть не только руки и обувь, но и постирать всю одежду, и подождать, пока закончится этот день и наступит новый.
Ласково шумело море и катило свои бескрайние сверкиющие воды, пряно и терпко пахло согретым Солнцем тамариском и по дороге, словно приобнимающей кладбищенскую ограду, ходили толпы отдыхающих и туристов, с ресторан, из ресторана, к морю, на пляж и домой. А мёртвые по-прежнему неподвижно лежали за оградой, словно оставшиеся в этой жизни, но совершенно забытые ей. Здесь мёртвых хоронят незаметно, они словно исчезают после своей смерти, как только за ними закроются двери их роскошных частных домов, в которых всю ночь горит свет, или двери больницы. Ещё немёртвые закрывают за собой дверь дома, больницы или палыты, - а после этого исчезают. А перед этим превращаются в мёртвых. Иногда об их кончине можно прочитать пару скупых трочек в местной газете, среди упоминаний тех, кто родился или вступил в брак в то же самое время.
Жизнь продолжается. Жизнь всегда продолжается. Только один день для того, чтобы успеть прочитать короткие строки, спрятанные в короткой сводке, говорящей о том, кто в тот день умер. А дальше идёт такая же краткая сводка с упоминанием всех тех неизвестных детей с тремя именами, которые родились в тот же день, - словно они на краткий миг встретились на высокой небесной лестнице с теми, кто шёл наверх в то время, как они спускались к нам, на Землю, в мир живых.
С трёх сторон кладбище было окружено морем; маленькая дорожка, идущая со стороны Крабека и протискивалась между деревней и морем, словно приобнимала его, скользя по узкой дамбе и вдоль ограды кладбища и ограды живого дома, смотрящего прямо на море с его скалистыми берегами, соседствующими с бескрайними песчаными пляжами. Пляж, невидимый и огромный, находился с другой стороны каменной ограды, полуразрушеной временем, но ещё крепкой.