Ночью кувшины с водой выставляли за окно, чтобы их остудил северный ветер, и тот, кто накануне изрядно выпил вина, всегда мог промочить пересохшее горло, стоило лишь распахнуть окно и припасть к кувшину.
Новый город обрастал десятками новых сел. Дома в них были тоже из красного кирпича и также покрыты черепицей. Тонкие стебли тыквы ползли вверх по стенам, а желтые плоды четко выделялись на красном фоне.
Осенью полевые работы заканчивались. В чанах бродило молодое вино, а с деревьев падали увядшие листья. Кружась на ветру, они мягко опускались на землю, освещенную лучами угасающего солнца, и окрашивали ее в желтый и красный цвета. Птицы улетали на юг, оставляя долину на попечение маленького героя зимней стужи — воробья.
Зимой женщины очищали хлопок, жевали свою жвачку или, собравшись вместе, болтали и хихикали, рассказывая друг другу потихоньку разные любовные истории. А мужчины тянули густое, темное, как чернила, вино, бездельничали.
В гончарной мастерской в эту пору царили безмолвие и стужа, а глина становилась серебристой от изморози. Всю зиму сюда никто не заглядывал. Одиноко мерзли станки, печально и хмуро смотрели с полок глиняные кувшины, в которых еще не играло вино.
Старый Андреас сидел дома, окруженный сыновьями, дочерьми, невестками и внуками, читал им вслух Библию в красном переплете или рассказывал о старой крепости и о Давиде — каменотесе на горе.
Андреас, первый гончар долины, дожил до глубокой старости. Он увидел своих правнуков и даже одного праправнука.
Все члены его семьи сызмальства умели обращаться с глиной, придавать ей различные формы. Позже они и сами не могли припомнить, когда и как постигли гончарное искусство, подобно тому как не помнили, кто и когда научил их говорить.
И все же душу старого гончара омрачала печаль. Старший из его сыновей, Иеремия, не имел детей. Ему перевалило уже за пятьдесят, когда он потерял жену, остался один и тяжело переживал свое одиночество.
Однажды Андреас подозвал его к себе и сказал:
— Все мы смертны, сын мой. Рано или поздно все превратимся в прах. Но великий грех умирать, не оставив после себя потомства. Женись, пока еще не поздно, да расцветет твое древо и принесет плоды…
И загорелись глаза Иеремии, и в жилах его, как в молодые годы, заиграла кровь.
И вот в дом Андреаса вошла новая невестка. Самая младшая по возрасту, она стала старшей среди жен сыновей гончара, как жена старшего из них. И расцвело древо Иеремии и принесло богатые плоды. И возрадовался старый Андреас. Рассеялась его печаль, и он стал спокойно готовиться к смерти.
Старик любил Овнатана, первенца Иеремии, находил в нем сходство с собой. Чувствуя в мальчике родственную душу, любил его так, как любил глину и мать-землю, любил больше всех своих прочих внуков и правнуков.
— Иеремия, сын мой! — говорил он, — Присматривай за Ованатаном, когда я умру. Береги его! — И он, лаская, притягивал к себе курчавую голову мальчика и целовал его голубые глаза.
Остальные невестки завидовали матери Овнатана. Старик часто подзывал ее, сажал рядом и гладил густые и длинные до колен волосы женщины. С восхищением, к которому примешивалась тоска уходящего из жизни человека, любовался он ее лицом, все еще румяным, хотя она была уже матерью трех детей.
Однажды старый Андреас подозвал к себе Овнатана и сказал:
— Возьми перо и бумагу…
Шестнадцатилетний юноша поспешил исполнить желание деда.
Несколько мгновений Андреас лежал молча. Старику почудилось, будто затрепетали струны его сердца и он слушает самую пленительную из всех слышанных им песен — песню своей души.
Но звуки умолкли, и старый гончар, глубоко вздохнув, повернулся к ожидавшему его распоряжений Овнатану.
— Пиши… Айрапет родил Аракела, — торжественно молвил он, — Аракел родил Давида, Давид родил Андреаса, Андреас родил Иеремию, Григора, Петроса, Погоса, Сару, Югабер, Рипсиме. Иеремия родил Овнатана, Маргариту, Давида…
Овнатан быстро записал слова деда и вопросительно взглянул на него. Тот продолжал слабеющим голосом:
— Овнатан родил…
Глаза старика с тоской остановились на внуке.
— Овнатан сотворил Андреаса!
Казалось, будто само бессмертие коснулось в эту минуту своим крылом старого гончара, и он вдруг увидел перед собой цветущие поля хлопчатника, услышал журчание весенних ручейков, почувствовал свежий запах глины… И на какое-то мгновение к нему вернулась молодость.
Но смерть пришла. Пришла, потому что утомленное тело тоскует по матери-земле и жаждет превратиться во прах.