Мальчик покорно вставал и ясными глазами смотрел на него.
— Ты по дороге домой никуда не заходил?
— Нет.
Торик не обманывал. Он и вправду шел прямо домой, но по дороге частенько останавливался, с любопытством смотрел на прохожих, на бродячих циркачей с медведем, на кур, клюющих зерно где-нибудь во дворе, на дерущихся собак. Случалось, что, зазевавшись, он не замечал, как из-под мышки исчезал вдруг каравай хлеба или пучок зелени. Особенно он опаздывал в дни, когда на улице крупными хлопьями шел снег. Медленно опускавшиеся снежные хлопья доставляли Торику бесконечную радость, он поднимал голову и ждал, пока какая-нибудь снежинка упадет ему на ресницы.
И вот однажды, засмотревшись на что-то, он не заметил, как бродячая собака подкралась к нему и утащила из сумки мясо. Торик спохватился поздно, погнался за дворняжкой, не догнал.
В тот вечер паланчи Григор не выдержал и дал ему пощечину.
— Возьми наконец себя в руки, малыш, мы же деньги платим за мясо!
— Григор-ага, больше не буду, — сквозь слезы ответил мальчик, и такая грусть, такая тоска была в его голосе, что Григора охватило глубокое сожаление. Слезы навернулись ему на глаза, он отвернулся, чтобы мальчик не заметил. А Турвантан не выдержала и заплакала вместе с сыном, причитая:
— Зачем ты ударил сироту, чтоб руки твои отсохли.
А ночью в постели Турвантан повернулась к мужу спиной.
— Торик, что с тобой, — удивился паланчи Григор, — зачем ты отвернулась?
Турвантан молчала.
— Да в чем же дело?
Наконец паланчи Григору удалось повернуть к себе упорно молчавшую жену.
— Не смей больше руку поднимать на сироту. Что я отвечу на том свете своей сестре?
— Ну, раз сорвался, жена, — оправдывался Григор, — больше не буду, — и своими усами, похожими на метелку, прикоснулся к губам жены.
— Не мешай, я спать хочу.
Наступило молчание.
Каждый раз, когда Турван штопала одежду Торику, она недоумевала: почему у него продирались рукава не на локтях, как у всех детей, а выше, у плеч.
— Ба! — удивлялась она. — Что такое, просто ума не приложу!
Однажды Григор-ага решил пойти следом за Ториком и посмотреть, в чем дело. И все объяснилось. Всю дорогу в лавку Торик шел, касаясь стен правым, а домой, на обратном пути — левым плечом.
И вот наступил день, когда Торика повели в школу, в учебное заведение господина Ашура.
— Мясо тебе, кости нам, — сказал, как положено, паланчи Григор, подведя будущего ученика к учителю.
Господин учитель Ашур поглядел на Торика из-под очков. Мальчик стоял перед ним смирно, держа руки по швам.
— Видать, смышленый, — сказал учитель.
Паланчи Григор просиял от гордости и сказал:
— Господин учитель, что ребенок видел дома, тому и учился.
Три года ходил Торик в школу господина Ашура, но одолеть армянский алфавит так и не сумел — читать не научился. Но Турвантан упорно настаивала на том, чтоб Торик продолжал ученье.
— Парень ничего не смыслит в грамоте, — возражал паланчи Григор, — зачем его мучить?
— Придет день, он все поймет, — твердила Турвантан.
— Если за три года читать и писать не научился, считай, он совсем осел и в люди не выбьется, — стоял на своем муж.
Турвантан улыбнулась и сказала:
— Бог мой, стало быть, ты тоже у меня осел, коль не умеешь ни писать, ни читать.
Паланчи Григор закусил язык. И Торик продолжал ходить в школу до тех пор, пока сам господин учитель не отказался от него. Он объяснил родителям, что их сын настолько отстал в ученье от своих сверстников, что сидит в одном классе с малышами, и держать его дольше в школе не имеет смысла.
— Помнишь, жена, ого отец тоже был туповат. Это у него по наследству.
— О покойниках плохо не говорят, — оборвала его Турвантан.
После долгого раздумья паланчи Григор предложил:
— Хочешь, я возьму его с собой в мастерскую, научу своему ремеслу, будет у него в руках кусок хлеба.
На сей раз Турвантан пришлось уступить мужу, потому что над верхней губой Торика ужо пробивался пушок, голос стал ломаться. Ясно было, что у Торика нет ни любви к ученью, ни способностей.
В первый день паланчи Григор долго возился с сыном.
— Помни, Торик, нет хороших и плохих ремесел: все одинаково хороши, потому что спасают человека от нищеты, позволяют ему не склонять голову перед другими. А кроме того, в каждом ремесле есть что-то свое, хорошее. И в нашем тоже. Спроси-ка у меня, что именно?
— Что, Григор-ага?
— А то, что мы не с людьми имеем дело, а с ослами. Чего скалишь зубы, что смешного? — рассердился не на шутку Григор-паланчи. Торик хотел было сказать, что его рассмешил рев осла, донесшийся в этот момент с улицы, но смолчал: побоялся пощечины. А паланчи Григор тем временем продолжал наставлять: