— Жгут! — Окрикнул он товарища, но видя, что тот его не слышит, подошел и пнул его по ботинку. — Жгут! Царевна ты спящая!
От пинка тот вздрогнул, слегка приоткрыл глаза, и начал было уже принимать более удобную позу для продолжения, так сказать, сновидения, как Антип пнул его еще раз, но уже в коленку.
— Эй! Ты чего? — Он потряс обижено головой и начал тереть глаза, не понимая, от чего его друг и товарищ все время пинается. — Ты че, совсем сбрендил, старый? Че пинаешься-то?
— Тише! — Прошептал Антип, вглядываясь настороженно во тьму. — У нас ЧП!
— ЧП? — Жгут для уверенности помотал головой — не мерещится ли ему этот дурак. — Какое, на хрен, ЧП?! Ты совсем, что ли, из ума выжил, дурак старый? Вот больше хер с тобой в дозор пойду! — Он обиженно полез за чайником, бормоча себе под нос: — ЧП! Нет, это ж надо! Вот ты действительно ходячее ЧП! А тут! Чего ждать с заброшенной станции? Там уже лет десять никого и ничего нет. ЧП!
— Ты что? И впрямь ничего не слышал? — Антип наблюдал, как Жгут ставит на костер чайник.
— Антип, ты дурак совсем? Что здесь можно услышать? Кроме ветра в тоннелях, да звука того же ветра, только выпускаемого тобою?
— Ну, ты и спать! Жгут, так всю жизнь проспишь и ничего не услышишь!
— А нафиг мне че-то слышать? На дворе Апокалипсис. Че еще можно услышать, кроме него? Вот и вся жизнь. Сон — тоннель, тоннель — сон, разве может быть по-другому? На поверхность нам все равно никогда не выбраться. Мне уж точно, да и тебе, мне кажется, тоже! К чему еще стремиться?
— Дурак ты, Жгут. Был дураком, дураком и помрешь. — Ответил старик, с обеспокоенностью вглядываясь во тьму. Воя пока не повторялось. Может он и в самом деле старый маразматик? Пугающийся даже собственной тени, который за последние двадцать лет никуда не вылезал дальше этого костра.
— Не, ну ты отмочил, Антип! Только подумать, — вдруг засмеялся Жгут. Чем дольше он смеялся, тем сильней и заразительней был его смех. Теперь даже старик не верил, что что-то слышал, а начал смеяться вместе со Жгутом, до того комичной показалась ему эта ситуация теперь, когда он был не один, а со старым и добрым товарищем. Так бы они еще долго смеялись, если бы вой не раздался снова.
Теперь уже и Жгут как-то нервно вскочил. Что-то неестественное было в этом звуке, что-то таинственное. Или, по крайней мере, так казалось в гнетущей темноте тоннеля. А усиленный эхом он нарастал, как бы обволакивал их и шел дальше, теряясь в тоннеле, прямо к их станции.
— Что… Это? — Выдавил из себя Жгут. Выглядел он растерянным и много более бледным, чем до этого.
— Да вот то самое, из-за чего я тебя и разбудил. — Ответил старик, явно наслаждаясь произошедшими с другом переменами. Значит, не померещилось ему. Значит, никакой он не маразматик.
— Но что или кто это может быть? Там ведь сроду никого не было!
— Понятия не имею, но одно знаю точно, неудачное дежурство получилось.
— Да, уж! — Согласился Жгут. — Может, ничего? Повоет и перестанет?
— Может, — согласился Антип, — вот только сдается мне, что скоро наша смена придет. И, если оно не перестанет, нам придется все-таки проверять, что там такое воет.
Вой повторился, разнесшись под сводами тоннеля. Дозорные напряглись и сжали покрепче автоматы. Это уже была не шутка. Теперь им уже точно покоя не будет до самого конца смены. А это около часа, как ни как.
— А может, — предложил, вдруг, Антип, — нам подкрепление вызвать?
— Вот теперь ты точно рехнулся, старый! — Посмотрел на него искоса Жгут. — А если там что-то незначительное? Тогда нам житья потом не будет на нашей же станции. Съедят люди, итак уже давно на нас с тобой зуб точат, что общаться отказываемся, да на дежурствах спим. Спасибо начальнику охраны, что держит еще бездельников эдаких. Надо самим идти.
— Туда? — Удивленно спросил Антип.
— Туда, — утвердительно кивнул Вовчик. — Али ты боишься на старости-то лет?
— Да, нет. Но все равно, знаешь ли, боязно как-то.
— Я тебе вот что скажу. — Начал Жгут, посмотрев на старика. — Это, что там так жалостливо воет, по ходу одно. Судя по вою — так. А нас здесь двое, да еще и с калашами. Чего боятся-то?
— Да нечего, вроде. — Согласился дед.
— Во! Пойдем. Я первый, а ты меня прикроешь.