— Подумать только, а я столько раз делала в угловой парикмахерской завивку! — На минуточку представив, что на месте пострадавшей Веры могла бы оказаться она сама, дама в колпаке вскинула вверх брови, и её лицо стало напоминать мордочку возмущённого хорька.
— Представляете состояние Веры? С тех пор как она получила квартиру в этом районе, — а это с шестидесятого, а может, и с пятьдесят восьмого, — она каждые полгода делала себе в этой парикмахерской шестимесячную завивку, а тут — на тебе, попала на новенькую, и та враз оставила её без волос. Эту парикмахершу Танькой зовут. Если, тьфу-тьфу-тьфу, вам когда-нибудь доведётся попасть в парикмахерскую за углом, ради собственной безопасности при имени Таня просто бегите без оглядки…
Приняв к сведению информацию, нахимиченная дама торопливо кивнула и, тонко постукивая каблучками, поспешно засеменила в общий зал, а рассказчица, шумно вытолкнув из груди воздух, перевела взгляд на молодую женщину, сидящую на банкетке около окна. Она сидела, прикрыв глаза, видимо, ожидая, пока волосы поддадутся окраске, думала о чём-то своём и не выказывала ни малейшего желания принять участие в общем разговоре.
Молча глядеть в узкое окошечко на полупустую улицу даме с решётчатыми бигуди было откровенно скучно, но завязать беседу с человеком, явно показывающим, что он полностью ушёл в себя и не слышал ни единого слова из произнесенного над самым его ухом, было ещё сложнее. Бросив в сторону симпатичной женщины косой взгляд, дама в бигуди несколько раз громко кашлянула, но, видя, что её уловка не сработала, решилась изменить тактику.
— Вы случайно не в курсе, парикмахерская закрыта на все майские или один день у них всё-таки рабочий? — рассчитывая на то, что любой воспитанный человек не сможет уйти от прямого вопроса, словоохотливая дама приятно улыбнулась и заранее одарила незнакомую женщину ласковой улыбкой.
— Я не знаю, — не открывая глаз, та отрицательно качнула головой.
— Интересное дело, уже середина апреля, а у них на дверях ни объявления, ни какой-нибудь бумажки: думайте, что хотите. Это же безобразие, всё делают в последний момент! — В провокационной реплике пожилой женщины было слышно явное приглашение к разговору, но, несмотря на все её усилия, сидящая у окна не открыла глаз, и дама в бигуди, оскорбившись проявленным к её миролюбивым попыткам откровенным пренебрежением, недовольно замолкла.
В наступившей тишине комнаты было отчётливо слышно, как за стеной, в общем зале, перекрикивая жужжание фенов, громко переговаривались между собой мастера, обсуждая размеры капроновых колгот, выброшенных позавчера на прилавок галантереи, и непослушные вихры на затылке заведующего соседнего продовольственного «самбери», через которого вся парикмахерская братия второй год отоваривалась дефицитной колбасой и мясом первой свежести.
Краем уха прислушиваясь к болтовне о новомодном увлечении бадминтоном и о странном нововведении почты — индексе на конвертах, — Люба сидела на банкетке у окна с закрытыми глазами и думала.
С тех пор как Берестов уехал в Самарканд, прошло почти полтора года, и единственное, что изменилось в её жизни, так это то, что из приемной первого она плавно переместилась ко второму секретарю горкома, сидящему этажом ниже.
О том, что она отказалась выйти замуж за Берестова и уехать вместе с ним в Узбекистан, Люба не жалела. Когда-то давно, когда Мишеньке было от силы пять, она страстно хотела этого брака, рассчитывая каким-то чудом на партию первой скрипки, всеми уважаемой, богатой и респектабельной жены самого важного человека в горкоме. В предвкушении этого момента она предавалась самым несбыточным мечтам и втихую, когда во всём доме уже был погашен свет, под абажуром кухонной настольной лампы старательно выводила на клетчатом листке блокнота мудрёные вензеля, укладывая заглавные буквы собственного имени и фамилии Ивана Ильича в замысловатые конфигурации, одной из которых предстояло занять место на первой странице её нового паспорта.
Но дни шли за днями, и шуршащие дорожки рыжей осени вновь засыпало белым сахаром снега. Наполнив воздух головокружительным ароматом, сирень и черёмуха расшивали канву земли разноцветными мулине, и снова, в который раз, невенчанные берёзы роняли по сентябрю золотые слёзы опадавшего листа. Постукивая колёсиками, трудолюбивый паровозик Любиной жизни торопливо бежал по укатанным рельсам, оставляя с каждым прожитым днём всё меньше времени на размышления и мечты, и забытый на кухонной полке блокнот с причудливыми закорючками всё дальше и дальше уходил в прошлое, возврата к которому уже не было.