Выбрать главу

— Вам плохо, Нинель Петровна? — всполошился Денис, вскочив из-за стола.

И тут же плюхнулся обратно. Его поразила метаморфоза, произошедшая с хозяйкой. Она больше не задыхалась. Нинель Петровна улыбалась. И это было жутко. Лучше бы заплакала.

— Ну что ж, уговаривать не стану, насильно мил не будешь. Чаю хочешь?

— Да, чашечку выпил бы, — покорно кивнул Денис.

Нинель Петровна уселась напротив и подставила чашку под краник. Громко зажурчала вода, зашипел пар из-под конфорки, потянуло абрикосовым ароматом. Денис успокоился, смахнул с себя чёрные мысли, как смахивают муху или комара, прилепившихся внезапно и с налёту. Люди разные. В душу не заглянешь. Съел ещё немного варенья. Вкусное. Нинель Петровна хорошая хозяйка. Этим и успокоился. Денис долго размешивал сахар, вспоминая наказы жены: сахар не ешь, соли поменьше, питайся регулярно и правильно. Здоровый желудок — это наше будущее. И мотала головой в сторону детей, дескать, куда же мы без тебя?

Нинель Петровна опередила его и бухнула в чашку два куска коричневого сахара. Придётся отравиться сладким ядом. Денису стало легче от шутки, мысленно попросив прощения у жены, он сделал глоток обжигающего чаю. Бодрящий напиток весело пробежался по пищеводу и стремительно заскользил дальше. Денис подумал было, что можно и пожертвовать лишней пятёрочкой — комфортная жизнь того стоит; но додумать не успел. В голове что-то ухнуло, словно внутри разорвалась бомба. Свет померк. Уши оглохли. Впрочем, в потёмках угасающего сознания успела прибежать игривая мыслишка, что, вполне возможно, это всего лишь очередной городской блэкаут, но она мигом погасла, и последнее, что услышал Денис, был звон разбитого фарфора. Чашка выпала из его руки и разлетелась вдребезги.

* * *

С ночи ударил сильный мороз. Поначалу горожане обрадовались нежданным холодам, после утомительной и безысходной слякоти было непривычно празднично. Белый иней на асфальте, лёгкий парящий туман и морозная дымка, окутавшая город, словно погрузили его в волшебный сон. Мужчина в чёрной куртке и чёрной вязаной шапочке стоял, переминаясь, у подъезда и с тоской смотрел на девушку, громко и со стонами выворачивающую нутро на подмёрзший газон. Её рвало давно, минут двадцать, и столько же времени мужчина, стоявший неподалёку, наблюдал за ней, изредка вздыхая и подпрыгивая от холода. К нему подошёл ещё один, тоже в вязаной шапочке и чёрной куртке, но постарше и поплотнее.

— Что это с ней, Димон? — спросил подошедший.

— Полощет её, давно уже!

— С чего бы это? Может, у неё токсикоз?

Наблюдатель дёрнулся, помотал головой, затем произнёс с усмешкой:

— Да нет, Константин Петрович, Алина у нас девушка непорочная. Это её от трупешника так выворачивает. Она же сутки дежурила. Первой выехала на место происшествия. А меня дежурный подослал на подмогу.

— Нежный опер пошёл, прям, как девка красная! — нескладно пошутил Константин Петрович.

— Наберут же в уголовный розыск! — вырвалось у Димона, — Константин Петрович, пусть она домой идёт, а? Всё равно толку от неё никакого!

— Да, Дима, иди на место происшествия, а я с ней разберусь.

Они разошлись: первый вошёл в подъезд, второй подошёл к девушке. Алина подняла красное лицо, наткнулась взглядом на Константина Петровича, охнула и из неё фонтаном вылетела струя едко пахнувшей жидкости.

— Кузина, ты это, шла бы домой, что ли? — сказал, брезгливо поморщившись, Константин Петрович.

— Иэ-э-эх-х! — прошипела Алина Кузина и вытерла склизкий рот салфеткой.

— Вот тебе и «эх-х!» — передразнил Константин Петрович. — Это уголовный розыск! А не Версаче какое-нибудь.

— Какой!

— Что?

— Какой-нибудь Версаче. Это он, а не оно, — вежливо пояснила Алина.

Рвота неожиданно прекратилась: видимо, при появлении начальства весь нервный срыв сошёл на нет. Алина хлюпнула носом и, глянув на противную лужицу под ногами, пошла вперёд, пытаясь забыть про свой позор.

— Иди домой, Кузина, это приказ!

Константин Петрович повернулся и зашагал к дому. Алина засеменила следом:

— Константин Петрович, я вам всё объясню!

— Что ты можешь объяснить?

Он даже не повернулся к ней: всё шёл и шёл, разрываясь в клочья от злости.

— Я не от страха. Я от непонимания.