— Хорошо, — сказал мальчик, — если ничего, кроме навоза, нет, то кто же тогда я? Я-то ведь не из навоза.
— Попробую объяснить, — сказал отец, погружая руки в шар и передавая сыну еще горсть. — Правильно, вот так, вот так, ладошками… Теперь погляди внимательно на свой шар. Это ты и есть.
— Как это так? Я ведь вот, — сказал мальчик и показал на себя большим пальцем.
— Ты неправильно думаешь, — сказал отец. — Ты логически рассуждай. Если ты говоришь про что-то «Йа», то значит, это ты и есть. Твой Йа и есть ты.
— Мое ты и есть Йа? — переспросил мальчик. — Или твое ты?
— Нет, — сказал отец, — твой Йа и есть ты. Сядь на лавку, успокойся и сам все увидишь.
То, что отец назвал лавкой, было длинным и толстым бревном квадратного сечения, лежащим на границе видимости. Один его торец сильно обгорел — видно, перекинулся огонь из подожженной урны, — и теперь лавка напоминала во много раз увеличенную спичку. Мальчик подкатил свой Йа к лавке, уселся и поглядел на отца.
— А туман не помешает? — спросил он.
— Нет, — ответил отец. — Вон, гляди, уже почти видно. Только больше никуда не смотри.
Мальчик поглядел на папу, недоверчиво пожал плечами и уставился в неровную поверхность своего свежеслепленного шара. Под его взглядом она постепенно разгладилась и даже заблестела. Потом она начала делаться прозрачной, и внутри шара стало заметно движение. Мальчик вздрогнул.
Из глубины шара на него глядела шипастая черная голова с крошечными глазками и мощными челюстями. Шеи не было — голова переходила в твердый черный панцирь, по бокам которого шевелились зазубренные черные лапки.
— Что это такое? — спросил мальчик.
— Это отражение.
— Чего?
— Ну как же так? Ведь только что все понял, а? Давай опять логически. Спроси себя сам — если я вижу перед собой отражение и знаю, что передо мной Йа, что я вижу?
— Себя, наверно, — сказал мальчик.
— Вот, — сказал отец, — понял наконец.
Мальчик задумался.
— Но ведь отражение всегда бывает в чем-то, — сказал он, поднимая взгляд на рогатую и черную папину морду, поблескивающую бусинками глаз.
— Правильно, — сказал отец, — ну и что?
— В чем оно?
— Как в чем? Ну ты даешь. Все же у тебя перед глазами. Конечно, в самом себе, в чем же еще?
Мальчик долго молчал, вглядываясь в навозный шар, а потом закрыл лапками морду.
— Да, — наконец сказал он изменившимся голосом. — Конечно. Понял. Это Йа. Конечно, это же Йа и есть.
— Молодец, — сказал отец, слезая со спички и чуть привставая на четырех задних лапках, чтобы передними ухватиться за свой шар. — Идем дальше.
Туман вокруг достиг такой плотности, что скорее походил на клубы пара в бане, и о движении можно было судить только по медленно уплывающим назад насечкам на бетоне. Через каждые три метра из белого небытия появлялись забитые грязью щели между плитами — в некоторых росла трава. На краях плит были неглубокие выемки с ржавыми железными скобами, предназначенными для крюка подъемного крана. Больше об окружающем мире ничего нельзя было сказать.
— А Йа есть только у навозников? — спросил мальчик.
— Почему? Йа есть у всех насекомых. Собственно говоря, насекомые и есть их Йа. Но только скарабеи в состоянии его видеть. И еще скарабеи знают, что весь мир — это тоже часть их Йа, поэтому они и говорят, что толкают весь мир перед собой.
— Так что, выходит, все вокруг тоже навозники? Раз у них есть Йа?
— Конечно. Но те навозники, которые про это знают, называются скарабеями. Скарабеи — это те, кто несет древнее знание о сущности жизни, — сказал отец и похлопал лапкой по шару.
— А ты скарабей, папа?
— Да.
— А я?
— Еще не совсем, — сказал отец. — Над тобой должно совершиться главное таинство.
— А что это за главное таинство?
— Понимаешь, сынок, — сказал отец, — его природа настолько непостижима, что лучше о ней даже не говорить. Просто подожди, пока это произойдет.
— А долго ждать?
— Не знаю, — сказал отец. — Может, минуту. А может, три года.
Он с выдохом толкнул свой шар дальше и побежал за ним.
Глядя на отца, мальчик старательно копировал все его движения. Отцовские руки при каждом толчке глубоко погружались в навоз, и было непонятно, как это он успевает их вытаскивать.
Мальчик попытался так же глубоко погрузить руки в шар, и с третьей попытки это удалось — для этого просто надо было сложить пальцы щепоткой. Поворачиваясь, шар утаскивал за собой руки, и выскочить они успевали только тогда, когда казалось, что ноги вот-вот оторвутся от земли. «А что, если еще глубже?» — подумал мальчик и изо всех сил воткнул руки в навоз. Шар покатился вперед, ноги мальчика оторвались от земли, и сердце екнуло, словно он первый раз в жизни делал «солнышко» на качелях. Он взлетел вверх, замер на миг в полуденной точке и понесся вниз вместе с накатывающейся на бетон навозной сферой. Падая, он понял, что шар сейчас проедет по нему, но даже не успел испугаться. Наступила тьма, а когда мальчик пришел в себя, его уже поднимала вверх та самая навозная полусфера, которая только что придавила его к бетону.