— А для чего же? Для блажи, что ли?
— Для чего, для чего, — мрачнея, твердил Петр. — Скажи, неужели я уж пропащий, негож для тихой семейной жизни?
— Для семейной — не знаю, а вот для тихой — это верно уж, негож, — лукаво взглянула Серафима в глаза Сырезкину.
— А давай с тобой вместе уедем? — огорошил своим неожиданным откровением Петр. — За все свои грехи перед тобой рассчитаюсь, самой счастливой будешь. И детей воспитаем! В армию проводим, поженим… Чего тебе брюзжать на белом свете, а?
— Петенька, миленький, разве так можно? — прошептала Серафима, продолжая пристально глядеть в глаза Петру. — Я аж опьянела от твоих слов… Прямо уж и не знаю… Кому не хочется счастья в жизни?
— Значит, порешили, Сима?! — радостно и победно воскликнул Сырезкин. — Давай кое-что обмозгуем сейчас, как ноне говорят интеллигенты — в деталях…
Сырезкин попытался положить руку на талию Серафимы, но та легонько отстранила ее.
— Не надо, не надо так… Отвыкла я как-то от всего этого.
— Придется опять привыкать, Симочка. Ух, и заживем мы с тобой! — весело и мечтательно произнес Сырезкин. — Я ведь теперь заведующий продовольственной базой… Я почему-то так и думал: договоримся мы все-таки с тобой. Сколько же друг другу садить? И будет у нас с тобой, как в той песне:
— Да, Петенька, буйная головка досталась тебе в жизни. Аж все кипит и разливается… А я… Не могу я быть твоей женой… Где уж…
Петр молча уставился на Серафиму.
— Брось ты это, милашка. Ничего особенного во мне нет… Это тебе так кажется. А ежели и есть, то все равно нос не буду гнуть, чего уж там. Приглянулась ты мне, чертовка…
— Ты поезжай сейчас, Петенька, а потом как-нибудь обмозгуем. Все. Поезжай, дорогой… Потом.
Глаза Петра округлились.
— Как потом? Как это потом? Что это: у меня делов больше никаких? Разъезжать туды-сюды. Чего я сейчас с пустой таратайкой поеду? Зачем порожняком? — с оттенком упрека и досады заявил Сырезкин.
— Поезжай, поезжай, Петенька! — улыбнулась Серафима, положив руку на плечо Петра. — Да, сильный, настоящий ты мужчина!
— Да ты и вправду меня выпроваживаешь? Ты думаешь, что говоришь? Что? Мусолить будем?
— Поезжай, поезжай, Петенька… потом… Зачем прошлое ворошить? Уж больно муторно от него.
Сырезкин встрепенулся, озлобленно сбросил с плеча руку Серафимы и резко отшатнулся назад.
— Э-э-э! Да я вижу, мы с тобой пустое дело заквасили… Думал я, как перед богом совесть свою очистить, но уж к черту! Шиш! Позабудь, что я тут тебе молол. Это я просто так — для веселья. Нужна ты мне была! Да еще с чужим хвостом! Прощевай на этом!
— До свиданьица, Петенька. Ты уже не серчай…
Чуть ли не бегом Сырезкин выскочил из сеней, громко хлопнул дверью. Было слышно, как он запрыгнул в двуколку, изо всей силы хлестнул мерина плеткой и заорал:
— Чеши отсюда — пока не задохнулся! О, ха-ха-ха! Подурили, и буде!
Мерин сразу же взял галопом, и удары копыт по сухой наезженной дороге далеко разнеслись окрест. Серафима вышла на улицу и, навесив над бровями ладонь, посмотрела вслед быстро удалявшейся повозке. Потом позвала домой детей.
XXII
Казалось, природа позволила себе понежиться. Свежи и ласковы были утренние лучи. Они скользили по крепнущей зелени раннего лета, пробирались в отсыревшие за ночь овраги, изгоняли оттуда жутковатую темень. Струилось добродушное тепло из одичалых залогов.
Как радостный и сияющий гонец, приходило утро ко всему живому, будило, отгоняло все, что дремало, взывало к движению, пробуждению, улыбкам.
И все живое торопилось откликнуться на этот зов. Спешили заявить, напомнить о себе и вечно просящие милости у сильных — пигалицы, и могучие, с надменным взглядом владыки беркуты, и все, что прыгает, ползает. И далеко вокруг разливаются перемешанные звуки этого импровизированного хора мелодичных, кричащих, каркающих, попискивающих и стрекочущих голосов. Все было так, как должно быть в бодром и здоровом организме природы.
Не дремала в эти ранние часы и деревня. По укатанной проселочной дороге то и дело грохотали окованные железными обручами колеса телег, то там, то сям слышались хлопотливые голоса доярок, побрякивание подойников, растарахтелся заночевавший в деревне эмтээсовский трактор, ушло на кормежку облегченное после дойки стадо коров.