Сомнения Клюева были не беспочвенными. Уже в те месяцы он исподволь тяготился ролью «поэта голгофского христианства», на которую его упорно выдвигали деятели «Новой земли». Возвеличивая Клюева, Брихничев и его группа пытались толковать его творчество в своем духе. И отчасти не ошибались: как бы оправдывая их ожидания, олонецкий поэт отвечал им «братскими песнями», что, конечно, воодушевляло «новоземельцев». И все же на первом месте для Клюева стояла поэзия; поэтому уже в 1911-1912 годах он воспринимал своих апологетов из «Новой земли» с известным недоверием. Это же отталкивало от «Новой земли» и Блока, пытавшегося объяснить Брихничеву, что его путь – это путь художника и что «голоса проповедника» у него нет.
Смущало Клюева, видимо, и другое обстоятельство. Подлинных «братских песен», то есть стихотворений, стилизованных в духе религиозных песнопений или молитв, у него было к весне 1912 года не так уж много: приблизительно 10-12. Составить из такого скромного количества стихотворений целую книгу было, разумеется, затруднительно.
«Братские песни» были изданы в мае 1912 года усилиями Брихничева («Издание журнала "Новая земля"» – значилось на титульном листе). Вступительную статью написал В. Свенцицкий, утверждавший, что Клюев не столько художник или поэт, сколько пророк, проповедник, что его песни – это «пророческий гимн Голгофе». «В них звучит отклик тех песен, которые пели мученики Колизея и древние братья на испанских кострах, – но в них же слышится новый, вдохновенно-радостный голос прощенной земли, освобожденного мира», – писал Свенцицкий о «Братских песнях». Он называл их «пророческими», «лучезарными», «искупительными», пытался раскрыть – впрочем, сбивчиво и неубедительно – их «голгофское» содержание. Н. Гумилев в своей рецензии на «Братские песни» точно заметил, что статья Свенцицкого «грешит именно сектантской узостью и бездоказательностью».
В заметке «От автора» Клюев указывал, что «Братские песни» – не новые его произведения, что большинство их было сложено до книги «Сосен перезвон» или в одно время с нею. В этом Клюев не грешил против истины. Хронологические рамки стихотворений, составивших «Братские песни», можно определить как 1905-1912 годы. Так, стихотворение «Безответным рабом...» печаталось еще в 1905 году в сборнике «Волны»; другие стихотворения – в первоначальной редакции – посылались Блоку в 1908-1910 годах.
Далее, однако, Клюев заявлял, что эти стихотворения не вошли в его первую книгу, поскольку не были им записаны, а «передавались устно или письменно» и были затем восстановлены «со слов других или по посторонним запискам». Здесь налицо явный умысел Клюева, заранее выверенный расчет. Чутко улавливая созвучные ему настроения в русском обществе, Клюев стремится изобразить себя «сыном народа» в большей степени, чем был им на самом деле. Ему важно сохранить и даже углубить, развернуть тот образ, который уже очертил Городецкий в статье «Незакатное пламя». Эти попытки Клюева не остались незамеченными. В конце 1912 года Брихничев в своей статье против Клюева утверждал, что поэт просил его печатать в объявлениях о его книгах рекламную фразу – «художественное воплощение нового народного сознания», что слова о «мучениках Колизея» (из предисловия Свенцицкого) подсказаны самим Клюевым и т.д. Точно так же пытался Клюев создать у своих читателей мнение, будто его стихи передаются в народе из уст в уста, будто сам он не записывает свои песни, а лишь «произносит» их для других и они печатаются помимо его воли. Между тем Брихничев в той же статье свидетельствует, что Клюев прислал в «Новую землю» рукопись «Братских песен», что в своих письмах в редакцию он благодарил издателей, выражал удовольствие тем, как издана книга, и первые экземпляры ее прислал Брихничеву с надписью «священнику и брату» и Свенцицкому – «с земным поклоном».
В мистификации, что устроил Клюев вокруг издания «Братских песен», сказались в немалой мере и присущие ему с юных лет артистические наклонности. Стремясь представить себя выразителем религиозной сущности «народа», Клюев берет на себя определенную роль. Но не следует думать, что на протяжении нескольких лет он лишь дурачил своих читателей и что его «народная» поэзия не имела под собой никакой основы. «Игра» Клюева была во многом естественной, искренней; с годами он настолько втягивается в нее, что личина «народного поэта» становится как бы его второй натурой. Собирание фольклора, изучение памятников старообрядчества, занятия иконописью, народным искусством – все это в конце концов оказывается для Клюева потребностью, удовлетворением его насущных духовных запросов. Яркий, одаренный, самобытный поэт и лукавый стилизатор-начетчик все более сживались в нем и сближались друг с другом. Клюев словно превращался в актера, играющего самого себя. Думается, в этом – одна из его неразгаданных «тайн».