Н-ну, денек. Прошел-то только первый тайм сегодняшней игры, а сколько голевых моментов!
Поговорить бы.
Сейчас бы колючего Рушницкого.
Поняла бы меня Маша? Если б выслушала?
«…а те далече, как Сади некогда сказал». Далече? Их нет. Навсегда.
Поговорить бы.
Отдел был пуст.
— Эльвира Николаевна!
Из-за кульмана отзыва не было.
Поговорить бы…
Я набрал номер кадров.
— Иван Гаврилыч — Мезенин. Сегодня Главный… В общем, повелел… Чтоб, в общем… добавить в списки. Меня.
— Подождите. Те… те… те… Будете тридцатым. После Прохорова.
Открылась дверь и в отдел уж очень по-деловому и потому несколько бесцеремонно вошел Коля. С ним трое.
— Товарищ Мезенин. У нас в СКБ — комиссия из райкома. (Комиссии). Отдел трудный. Так оказать, зеркало «системки», выпестованной нашим руководством. Здесь, товарищи, придется поработать как следует. Побеседуйте с людьми. Как насчет проектной «липы», стиля…
Он говорил еще что-то, но я был суеверно прикован взглядом к чужой руке на фетровой шляпе. Это та, та рука, шершавая, с крепкой хваткой, смуглая от машинного масла, с черными порами и трещинами на коже…
— Тогда, стало быть, товарищи не будем торопиться. Сейчас в другой отдел, полегше, а вот и в смену мне. А сюда, стало быть, завтра. Как, товарищи?
…Я понимал, что они вышли, что я опять один в отделе… Комиссия? А всесильный Голиаф?.. Что со мной?.. Я сижу. Да, я сижу и кончиками пальцев касаюсь лба, висков… По пальцам противно стекают слабые струйки пота…
С влажного пальца соскальзывает диск телефона и я с трудом набираю номер своего однокашника — теперь он какая-то крупная шишка в «Интуристе».
— Сема? Это я… Григорий… Гришка. Сема, у тебя связи. Нужна подписка на «Яхты и парусный спорт»… Немедленно!.. Так надо…
22
— Чего же ты маррутки не берешь? К отварной-то рыбе.
— Какие марутки? — удивился Николай.
— Да вот перед носом у тебя. В стеклянной банке. Сам же открывал! — почти рассердилась жена.
— Хрен, что ли?..
— Ну, да. А по-эстонски, читай, «Маррутки». Совсем вы безграмотный, товарищ Хлупин. А еще изволили отдыхать в Пярну. Тоже мне, «эстонец».
Николай о чем-то думал. Он послушно подцепил столовую ложку светлой кашицы и отправил ее в рот. Лицо его стало буреть, он почти задыхался и, беспомощно хлопая веками, с испугом уставился на Тамару. Под ней от хохота заскрипел стул.
— Корочку… Корочку понюхай. Это ж надо. Переход количества в качество? Так, новоиспеченный товарищ секретарь?
— Уф, — начал приходить в себя Николай. — Крепкий же, черт…
Он прокашлялся до слез и, словно бы спасительное противоядие, жадно принялся поедать рыбу.
— Хрен, ведь это же сорняк, — отдышавшись, сказал Николай. — Если от него не избавиться — все задавит на огороде. Помню, дед выкорчевывал, выбрасывал за плетень.
— Хрен — это… пряность, что ли. Почему сорняк?
— Сорняк. — Он внимательно прочел этикетку. — Выходит, сорняк-то, если по-хозяйски, может обернуться в рентабельный продукт, в промысел? Ну, молодцы! Вот этак-то, с головой-то, во всем, а?
— Правильно тебя голоснули — государственно мыслишь, — пошутила Тамара. — Экономика — базис политики, не правда ли, товарищ секретарь парторганизации?
— Мара, не издевайся, — отпарировал Николай.
— Мара?! Ты просто бредишь своей чертежницей, — стараясь казаться по-прежнему ироничной, но с холодком неприязни заметила Тамара Константиновна. — Как мне претит эта… с накрашенными веками. Ты заметил — я стараюсь даже не заходить к тебе на работу.
— Тома, милая, ну, как тебе… Я оговорился…
— Оговорился? Почему же. Мы обе Тамары. Ты вправе и меня так называть. Можешь даже… Марруткой. Устраивает? Чтоб не путать с Мар… Тьфу, не могу даже выговаривать этой клички!
— Мара!.. Фу, ты, черт… Томочка! Ну, ведь я же рядом с ней все восемь часов на службе…
— Только на службе? Ах, как я теперь удовлетворена.
— Томка, перестань! — вскочил со стула Николай.
Он обошел стол и повернул к себе ее голову на упрямой шее. В затянувшийся поцелуй он вложил всю искренность своего чувства. Это древнее искупляющее прикосновение было прервано лишь тогда, когда Николай ощутил ответное движение губ.
— Артист. Он думает, что кинопоцелуем он снял все у своей тигрицы.
Ее взгляд упал на банку с хреном.
— Сейчас же убери! — словно ужаленная, вскричала Тамара.
Догадливый Николай сейчас же спрятал «Маррутку» в холодильник.
— Сейчас конец сентября. Отпуск… А мы не решили…