— Володя-то теперя как? И кто ж бы это? Не углядела, убогая, — сказала она в окружавшую ее тьму.
Не замыкаясь в прилегающем пространстве, она подняла руки к предполагаемому небу и в исступлении спросила у него:
— Ну, как яво назвать?
По-видимому, ставился вопрос о подыскании хотя бы условного имени для подложившего черные пакеты зло-умышленника.
Небо безответно молчало.
— Изхамовхам, — нарекла нарушителя сама Дудкина.
По звучанию это напоминало имя какого-то библейского пророка. Но нет. Это был спрессованный словесный блок, обозначавший целую фразу. Смысл ее — емкая характеристика гражданина, не полностью еще освободившегося от пережитков прошлого.
— Из хамов хам, — называла таких тетя Паша.
Она подошла к скучному бетонному крыльцу и стала с напряжением разглядывать черные доски с алюминиевым блеском букв, обрамлявшие двери серого дома густо, как в колумбарии.
— Погодит-ка. Тут новый хлавк. Може, если как что, туда и спланирую.
Тьма поедала серебряные буквы. Ночь сгустилась. То ли это ей было положено по времени, то ли где-то дежурный монтер перевел уличные светильники на ночной режим.
Не было уже видно НИ ЗГИ.
(Что это такое — знают хорошо писатели-традиционалисты, нетрезвые ночные сторожа и авторы радиопередачи «Почему мы так говорим».)
Тетя Паша плотно замкнулась в темной вахтерке, нащупала под лежаком спецваленок и вложила в его теплую глыбь флегматично загудевшую телефонную трубку; так она отъединилась от средств связи с внешним миром.
Заскрипели старые пружины клеенчатого дивана…
Но спала ли в эту ночь Прасковья Дудкина?
…От дерева № 7 неслышно отделился некто. Его тень пересекла переулок. Шаги одинокого прохожего стали затихать вдали.
Все поглотили ночь и тишина…
3
Хорошо писали классики. Вежливо.
«Я возьму вас, читатель, за руку и проведу в тенистый сад…»
Заметьте, читателя не выводят из сада под руки, а вежливо туда препровождают.
Вот и вас, дорогой читатель, я сейчас возьму за руку и проведу в кабинет директора и главного конструктора Центрального конструкторского бюро Главного управления тяжелого, среднего и нижесреднего специального приборостроения Владимира Васильевича Шкуро.
Сегодня среда и в десять ноль-ноль там начнется заседание технического совета, где он же и председатель.
Впрочем, до ноль-ноля через дверь, одетую в стеганую клеенку, мы туда не попадем, хозяин учреждения еще совершает блиц-обход по этажам.
Но начальники подразделений уже толпятся в приемной-секретариате и выглядят медиками, собравшимися на коллоквиум. Не все до конца понимают зачем, но белые халаты ввел с этого года Владимир Васильевич. Если б он завел еще и белые цилиндры, начальники выглядели бы сейчас погребальными факельщиками. Были бы ангелами, декретируй Владимир Васильевич ношение белых крупногабаритных крыльев.
Нельзя в дверь, так мы, читатель, превратимся с вами в этаких маленьких мушек и влетим в окно. Оно наверняка открыто: Владимир Васильевич большой любитель свежего воздуха и поощритель оздоровительных мероприятий. Он встает затемно, «бегает от инфаркта» по австралийской системе и с подчиненным активом, изображающим части, верные правительству, купается в бассейне до службы.
Вот мы, читатель, и в кабинете и, как положено мушкам, крохотными спутниками летаем вокруг могучей матери-люстры. Медно-черная, похожая на запасное колесо от Геракловой колесницы, она висит на мостовых цепях. На этом колесе о шести спицах сидят шесть маленьких матовых шаров, из которых пять тлеют по вечерам недокальным светом.
«Прилюстримся» и осмотрим кабинет.
Значительную часть площади в плане занимает зеленое поле стола Владимира Васильевича, по концам коего одиноко, как пустые ворота перед началом футбольного матча, расположились телефон и календарь. К главному полю примыкает как бы малое тренировочное в образе столика о четырех стульях. Вся композиция выглядит приземистым «Т».
Персидско-управленческую атмосферу в кабинете создает обширный заношенный ковер. Его придавили круглый стол и два кресла.
При своей основательности стол имеет несколько неожиданную особенность: если приналечь локтем на столешницу, то она заметно накренится в вашу сторону. Сидящие за этим столом начальники балуются потихоньку, испытывая силу своих локтей, и обмениваются закодированными в толчках сигналами.
Кресла-валуны имеют крупкостеганую поверхность. Опытные посетители отдают себя во власть кресел не размышляя: с помощью своих неравномерно сильных пружин кресло само распорядится телом седока и, перекосив его, закинет в свою глубь, где и задаст фигуре кривое и строго однозначное положение.