— …сколько такта, внимательности к нам, желторотым. Именно он сделал из нас инженеров.
В этом повествовании все «якобы». И якобы впечатлавшиеся слушатели умело выдержали здесь паузу.
— Александр Вячеславович, — обратился Шкуро к главному инженеру ЦКБ Глушакову. — Что у нас сегодня? Огласите повестку для технического совета.
Главинж, красивый и пегий — воостановитель из магазина «Лейпциг» плохо маскирует седую шевелюру геронта — встал лицом к шефу. От его дворянской стати и хрупного носа с горбинкой отдает не то 18-м веком, не то оперой. «Сане» бы в мимический ансамбль Большого, а он занимается техникой. Техникой служебной переписки. Старец (ему восьмой десяток) блистает бодростью и, в назидание бездельникам ЦКБ, по коридорам не иначе, как бегает, и обязательно с бумагами в руках. Ей-богу, он не злой. Вот только следует сомнительным заповедям: «не прелюбодействуй явно», «не замечай бревна в глазу начальника своего». Предпочтение же он отдает главной заповеди, заповеди ПОСЛУШАНИЯ. Умен ли он? Может быть. Но он так тщательно это скрывает… А быть может… не умен? Тогда не про него ли сказал Гейне: «Дурак, осознавший, что он дурак, уже наполовину гений». Если в учреждении порядок, то по-лугений должен получать зарплату меньше гения. В ЦКБ Саня имеет второй оклад и вторую премию после Владимира Васильевича.
Но не будем, дорогой читатель, уделять непропорциональное внимание этому скромному и бесполезному члену трудового коллектива.
Вернемся к событиям.
Итак, Александр Вячеславович, словно бы «кушать подано», зачитывает меню для техсовега.
— Вопрос первый: «О помощи хозяйственному отделу». Надо помочь Прасковье Ивановне (это завхоз; ее-то сейчас и ищут по ЦКБ). Если не разгрузим завтра вагон с метлами, наши молодые специалисты останутся безоружными…
Лицо у главинжа, как на телевизоре. Когда показывают итальянского премьера перед отставкой кабинета.
— Кого? Кого наметили конкретно? — спрашивает гений.
— Смирнова и Бермана.
— Кто такие?
— Молодые специалисты. Помните, вы им вручали грамоты за вымпел. За образцовое содержание территории, — подсказывает активный Лиичевский.
— Не понимаю! — взрывается Нетотов. — Ребята у меня брошены на план, горит разработка…
— Ставим на голосование, — холодно прерывает Владимир Васильевич.
Здесь важно пронаблюдать, как поднимаются руки. Председатель почти не замечает верноподданнические выбросы. Взглядом из-под очков он поднимает руку Ке-тотова. Крамола подавлена в зародыше. Главное, чтоб не нарушался принцип согласия.
Шкуро удовлетворенно требует от мажордома подачи следующего блюда.
— Вопрос: «О ремонте помещений ЦКБ». Смешно думать, чтоб наша уважаемая Прасковья Ивановна своими силами переместила служебную мебель с третьего этажа на пятый. Без лифта.
— Кого выделяете?
— Бермана и Смирнова.
— Опять? — адресуясь к Сане Владимир Васильевич расположенно глядит на Нетотова.
— А что делать. Больше нет. В этом году дали двух.
Вот и попробуй уложиться в график ремонта! — сокрушается полугений.
— Голосуем.
Владимир Васильевич загадочно смотрит на Нетото-ва и Нетотов не разрушает единогласия.
— Вопрос третий: «Укрепление производственной базы ЦКБ». Такелажников нет — направлены к подшефным. А тут два станка… затащить на второй этаж… Через окно.
— Кто будет укреплять производственную базу?
— Предлагаю Смирнова и Бермана! — от отчаяния созорничал Нетотов.
— Проголосуем, — вглядываясь в Нетотова, спокойно предложил председатель-демократ.
Свободным голосованием были утверждены Смирнов и Берман.
Затем быстро, в хоре одобрения (особенно медоточив был галантный Саня), языком типа «Нарочно не придумаешь» защитила свой примитивный проект Данкова. Заалев пятнами, она приняла свои листы от помогавшего «откнопиться» Линчевского и скрылась за дверью.
Теперь стена супротив Владимира Васильевича побелела от ватманов с изображением загадочных для Главного, лесотехника по образованию, ломаных линий с иероглифической вязью символов. Это были схемы нового электронного прибора, разработанного толковым Васькиным из отдела Нетотова. Посыпалась тарабарщина: «правый триггер», «линия задержки», «тиратрон»… От града непонятных слов Владимир Васильевич был защищен словно бы зонтиком: он, строгий, подписывал бумаги в пайке.