Коллектив ЦКБ?
В глазах Шкуро он выглядел некоей совокупностью живых халатов — белых на этажах и черных в цоколе, где размещались мастерские. («Поговорите с народом», «Мобилизуйте народ»…)
Владимир Васильевич опирался на «костяк». Людям «костяка» он платил на 10–20 % больше, чем они стоили бы в другом месте. Иногда на пятьдесят.
Костяк не подведет. Но есть, конечно, и паршивые овцы.
Да, бороться можно. Нужно! До бледноты пальцев он сжал подлокотники дубового кресла.
«Тридцать лет живу на службе… Трех губернаторов обманул!.. Что губернаторов…» — мальчишеским «басом» прозвучали из памяти слова девятиклассника-городни-чего.
Но что-то сейчас… Что-то было не как всегда.
Смущали форма обращения и адресат злопыхателя.
Это была не примитивная анонимка, отправленная в Главк, райком. Черный пакет вообще никуда не отправлялся. Он, или они, находились здесь, в ЦКБ.
И вот парадокс: пасквилянт апеллирует не к начальству директора, а… к его подчиненным!
«Бумагомарака» адресует свое подметное письмо, свою жалобу жертвам «притеснителя»?!..
Становилась неприменимой, бессильной шаблонная тактика обороны.
Коварный враг. Умный. Разящий по рукоять.
Сейчас, как никогда, нужны верные люди, союзники.
Он бросил взгляд на Прасковью. Дудкина, «начальник шахского караула», дремала.
Вот и положись на них!..
Он перевел взгляд на ненавистный пакет.
К-какая осведомленность!
Это сделал безусловно «друг». Так как никакой враг такого не придумает.
Главное сейчас — не праздновать труса. Собраться. И в бой! Последний?! Нет.
«…мошенников над мошенниками обманывал, пройдох… поддевал на уду!». — из далекого далека, срываясь на дискант, прокричал мальчик-городничий.
Итак, стратегический план: ситуация: он и его «друг»; вариант: враг-друг неизвестен; задача номер один: КТО?
Говорят (пишут), что Юлий Цезарь уничтожал врагов, превращая их в настоящих друзей. Это было гуманно и трудоемко. И отсутствовали гарантии. Зыбкому античному мышлению Владимир Васильевич предпочитал прочные решения.
Злым каменным богом сидел сейчас Владимир Васильевич перед Дудкиной.
— Так кто же? — спросил бог.
— Володь. Родный. Хошь ругайся, хучь нет. Не упре-делила, — ответила, словно бы и не спала, Прасковья. — Во-первых — тёмно, а другое — напружинилась вся, как есть. Страх-от какой, посуди! Припотела вся…
— Ну, что-то ведь заметила?
— Ну, не полный. Лет сорок. Ну, в очках. Сбил он их…
— Давай их сюда, — жадно протянул руку Шкуро.
— Да, нет. Соскочили у яво, как чрез канаву. Ну, вот котору дядя Вася никак не засыпеть. Специалистов требуеть. У трансформаторной будки. Да. Сиганул, а очки наперед яво. И словил их тут жа. Ловок. Как, ране тренировался. Ой-и! — хохотнула она. — Чудно!
— Что? Что? — силился Шкуро собрать отдельные признаки в криминальный портрет.
— Чудно прыгат.
— Как?
— Ты понимать, Володя. Тулово свою уперед бросат, — она снова хохотнула, — а ноги скрючить. Не так, как все люди — уверх скочуть.
— Так это же важно, чего ж ты молчала? Канава огорожена?
— Ой-и… Не догодалася!
— Ну и шляпы! На следы обратила?
— Не-ет…
— Огородить немедленно! Ко мне Са… Александра Вячеславовича, — приказал Шкуро вызванной Наденьке.
Вошел Саня. Красивый. Пегий. Величественный.
— Саня, сегодня уйдешь поздно. И ты, Прасковья. Первое — проверить… Ах, да. Саня, прочтешь потом. Сейчас некогда. Первое — проверить столы конструкторов. На всех этажах. Ищем — вот, черные пакеты, — он показал Сане пакет. — Главная — Прасковья. Слушайся. Второе…
Директор очень толково изложил диспозицию, распределил роли. (Сане везде достались вторые.) Честное слово, Владимир Васильевич в молодости был просто невнимателен к вопросам профориентации!
Преступник был обложен, как затравленный волк флажками.
— Нас мало, — показал на Дудкину Саня.
— Но вы в тельняшках, — обрел способность к шутке Шкуро.
— Может, привлечь партком, местком, — несмело предложил Саня.
— Саня! Вот, — директор постучал костяшками пальцев о дерево стола; звук получился полный, раскатистый.
Скромный Саня потупился.
— За дело, товарищи! — с долей патетики возгласил Владимир Васильевич.
Директор ЦКБ распустил штаб и, сосредоточенный, стал ходить по кабинету. Затем он взял два чистых листа писчей бумаги и проложил их копиркой. Он подумал о чем-то и нарастил еще слой.